Утренний кофе разогнал остатки сна. Мама ни о чём не упоминала, молча сидя рядом, и мне самой стало казаться, что всё случившееся ночью - это просто сон. Один из тех, что волнуют в первые минуты после пробуждения, а потом забываются.
В окно кухни - единственной комнаты, где уже полностью закончили уборку - светило тусклое сентябрьское солнышко и красивыми бликами ложилось на светлую деревянную мебель кухонного гарнитура. Гарнитур остался от прошлых хозяев и сначала мы хотели его выкинуть как старый хлам, но после чистки и некоторой реставрации оказалось, что он (как, впрочем, многое в доме) настоящее произведение искусства. Даже по соседству с новой техникой смотрелся как родной.
- Сегодня придут десять человек,- сказала мама, глядя себе в чашку.- Будут убирать второй этаж. Ремонт в тех комнатах займёт не меньше недели.
- Я в своей комнате убралась сама, в неё можно не заходить.
- Они будут перестилать пол и менять оконные рамы. Я не хочу, чтоб зимой ты подхватила воспаление лёгких из-за того, что в комнате сквозняк.
Я нахмурилась.
- Если они переставят мебель и, когда вернусь, там будет бардак...
- Это ремонт, и я лишь хочу, чтоб ты относилась к нему терпимее. Твою комнату сделают первой, через пару дней она будет готова. Кстати, ты выбрала цвет обоев?
- Бежевые.
- Просто бежевые?
- Да, просто бежевые, я видела в твоих образцах под номером семь. К ним подойдёт заказанная мебель. А лампу я выберу сама, и шторы тоже. То, что ты повесила - это тряпки.
Мама обиделась и пожала плечами.
Ремонт в доме, начавшийся с крыши, был моей головной болью и маминой радостью. Будь её воля, она бы целыми днями посыпала себя строительной штукатуркой. Собственно, этим она и занималась последние две недели, сначала подготавливая дом, чтоб в нём можно было существовать, а теперь наводя лоск.
Долгие годы мама работала дизайнером интерьеров в одном хорошем агентстве в Лондоне, постоянно откладывала деньги, что теперь позволяло нам жить довольно прилично. Она уже послала своё резюме во все стоящие фирмы Москвы и ждала только положительных ответов, глубоко уверенная, что в России дизайнеров её класса. Честно говоря, у мамы бывали стоящие идеи, но её мания сделать из моей комнаты домик куклы Барби раздражала. Она почему - то упорно не желала замечать, что дочери уже исполнилось девятнадцать.
После завтрака я быстро оделась, взяла папку с новыми наработками и вышла из дома. Несмотря на солнце, на улице было холодно, и земля покрылась белой изморозью. За калиткой дорожка раздваивалась, тропинка слева вела через рощу к автобусной остановке, с которой я и планировала уехать в город; тропинка, ведущая направо, вскоре сбегала к присыпанному жёлтыми листьями озеру с сухими, замёрзшими камышами у дальнего берега. Озеро было диким, питающимся из подземных ключей, и летом, должно быть, в нём жили лягушки.
В редакции я появилась за десять минут до начала рабочего дня и за пятнадцать минут до начала утреннего совещания. Запаса времени хватило, чтоб немного поправить макияж, причесаться и сложить фотографии в том порядке, в котором я намеревалась предоставить их на редакторский суд. Антон Никитин, журналист, вместе с которым мы готовили статью, посвящённую проблемам тотальной вырубки лесов, уже видел фотографии и остался вполне доволен, но его слово не было решающим.
Я ещё не закончила подготовку, когда подошёл Антон.
- Привет,- он чмокнул меня в щёку. Мог и не чмокать, было понятно, что мы с ним не пара и никогда ею не станем, но у Антона имелась странная привычка - чмокать всё, что движется, в радиусе десяти метров.
Я улыбнулась.
- Привет. Вижу, настроение у тебя боевое.
- Отстою эту статью. Я в неё всю душу вложил.
- Хоть бы себе кусочек оставил.
В кабинете главного редактора Петра Сергеевича Мыслова уже собрались все, кто готовил материалы к новому номеру, выходящему через три дня. Мы с Антоном пришли одними из последних, но не последними, поэтому гневные взгляды выпали не на нашу долю. Поспешно заняли свои места за длинным редакторским столом. Я шепотом здоровалась с коллегами, хотя большинство уже не помнила по именам, и старалась держаться уверенно. Мои работы к прошлой статье были встречены с сомнительным одобрением, и хоть Антон не раз говорил, что Мыслову нельзя угодить, всё равно горела желанием реабилитироваться. Выглядела спокойной и даже немного небрежной, как бывалый профессионал, но внутри сжималась тугой пружиной нервов.
Мыслов начал с ведущих сюжетов номера, которые ни Антону, ни тем более мне пока не доверяли. Я старалась слушать очень внимательно, особенно то, что говорилось о чужих снимках, потому что замечание, полученное другим сотрудником, могло уберечь меня от ошибки в будущем. Одновременно я сравнивала свои работы с работами людей, не первый год работающих в журнале, и расстраивалась. Их фотографии выглядели лучше моих. И это было совсем неудивительно, я, по - сути, ничего не понимала в фотографии, судила о снимках только по одному критерию: красиво - некрасиво. Старалась сделать так, чтоб в кадре всё выглядело красиво, не задумываясь о таких важных деталях, как ракурс или композиция. Вместо этого работала интуиция.
И тут меня затошнило. Совершенно неожиданно желудок сжался тугим комом и упрямо полез в горло, душная волна накрыла с головой, появившись на лбу холодной испариной. Я отвернулась, стараясь только не прикрыть рот рукой, и мучительно глотала содержимое желудка на своё место.
- Крижитская!
Голос редактора заставил меня поднять голову. Не знаю, сколько времени я боролась с дурнотой, но достаточно долго, чтоб до меня дошла очередь.
Антон рассказывал, каким образом построена статья и какие изменения внесены после рекомендаций редактора, а я тут же подтверждала каждое его решение готовым снимком. Мы заливались соловьями минут десять, после чего Мыслов пробежал глазами готовую статью, отбросил в сторону и решительно заявил:
- Я не могу пустить в печать эту слезливую ерунду.
- Я исправил всё, на что вы указали в прошлый раз,- возразил Антон.
- И всё равно мне не нравится. Это серьёзная проблема и писать о ней тоже надо серьёзно, а не в стиле народной частушки. Общее направление меня устраивает, но стоит пересмотреть стиль написания. Сделай его жёстче, напористее.
- А фотографии?- втиснулась я в их беседу. Конечно, я переживала за Антона, но всё же моя работа волновала меня больше.
Мыслов передёрнул плечами.
- Большую часть можно смело отправлять на макулатуру, когда-нибудь из этой бумаги выйдут отличные пособия для начинающих фотографов. Но несколько снимков можно поместить в статью. Это всё или есть не проявленные?
- Есть несколько, которые я не переносила на бумагу.
- Вот и перенеси. Жду вас у себя через три часа, и чтоб всё было готово.
Антон, мрачный, как снеговая туча, молча кивнул и вернулся на место. Я последовала за ним, мысленно показывая Мыслову язык. В реальности предпочла оставить его за зубами.
Разнос продолжался ещё около тридцати минут, после чего я в который раз убедилась, что Антон говорил правду: нашему редактору угодить невозможно. За исключением двух уникальных статей, которые написали бывалые журналисты, ему не понравилось ничего. Будь его воля, журнал выходил бы вообще без статей, чтоб каждый мог сдать его в макулатуру и получить кипу свежих тетрадей.
И, тем не менее, хоть Антон знал это не хуже меня, он расстроился. Я стояла рядом и не знала, как его подбодрить.
- Не расстраивайся, он же не сказал, что надо начинать с самого начала,- сказала я, понимая, как неуклюже это звучит.- Просто немного доработать текст, и всё.
- И всё?- горько усмехнулся Антон.- Это, по-твоему, так мало? Я эту статью три недели писал, а теперь должен за три часа переделать.
- Значит, у тебя нет времени на пустую болтовню. Да и я, пожалуй, займусь делом, может, вместе у нас получиться неплохой продукт.
Я оставила Антона предаваться скорби и села за компьютер, чтоб найти на диске ненапечатанные фотографии и быстренько перенести их на бумагу. Честно говоря, теми фотографиями, что остались, я была не очень довольна, но порой моё мнение и мнение Мыслова расходились. Поэтому я предпочитала не спорить.
Снова накатила волна тошноты, ещё более мощная, чем предыдущая. Желудок превратился в ком огня, рот наполнился ядовитой горечью. Теперь я не выдержала и со всех ног понеслась в туалет, и завтрак уплыл в слив раковины. Опершись руками о стену, я прислонилась горящим лбом к холодному крану и пыталась сфокусировать зрение. Постепенно перед глазами прояснилось.
Несколько минут стояла неподвижно, ожидая нового приступа, но его не последовало. Потом умылась и прополоскала рот. Самочувствие было самое поганое, как будто я не просто отравилась, а перенесла тропическую лихорадку. Опираясь на раковину, я несколько минут стояла неподвижно, глядя на себя в зеркало, но не заметила ничего нового: узкое лицо, нос чуть длинноват, карие глаза, короткие тёмные волосы, и загар ещё не сошёл. То же лицо, что и утром, и за день до этого, и за месяц.
Подкатила тошнота, но слабая, напоследок. Я ещё раз прополоскала рот и выпрямилась, одёргивая кофту. Вроде бы теперь всё прошло. И хоть эти приступы были очень неприятны, я решила не заострять на них внимания, потому что если заострить, то надо идти в больницу, а больницы не люблю с детства.
В туалет вошла ещё одна журналистка, молодая, но, со слов редактора, безумно талантливая Оксана Латышева. Она была старше меня всего года на четыре, но держалась подчёркнуто на расстоянии. В редакции поговаривали, что Мыслов уже записал её себе в любовницы. Сейчас Оксана кивнула, как бы поздоровалась, и исчезла в кабинке.
Я решила, что перерыв закончен, повернулась к двери, и в этот момент поняла, что позади меня кто - то стоит. Это ощущения было настолько отчётливым, что я замерла. Стало так страшно, что горло сжалось спазмом, и дыхание оборвалось. По телу прошла ледяная дрожь. Я ничего не услышала и не увидела, но знала, что права. Медленно, миллиметр за миллиметром, я поворачивалась назад, преодолевая, словно толщу воды, сопротивление своего страха. Я никогда прежде не испытывала похожих ощущений, и то, что это было впервые, только обостряло все чувства. Казалось, ещё секунда – и чья - то костлявая рука ляжет на плечо, а я даже не смогу закричать.
Собравшись, я обернулась и нос к носу столкнулась с вышедшей из кабинки Оксаной. Она отшатнулась.
- Что с тобой? Ты похожа на призрака.
- Не позавтракала...- проскрипела я через стиснутые зубы, а сама шарила взглядом по маленькой комнатке дамского туалета. Ощущение присутствия стало заметно слабее, но совсем не исчезло.
Прежде, чем Оксана задала следующий вопрос, я выскочила из туалета.
Он стоял сразу позади Неё, всего в каком - то метре. Я видел его как туманную тень, застывшую в воздухе, и видел, что Она почувствовала его присутствие. Он бы коснулся Её, если бы его не спугнула другая девушка, вышедшая из кабинки. Она почувствовала - и это хорошо, но Она не знает, что делать. И боится. А я не могу ничего сказать, пока Она не постигнет один простой закон: нельзя отрицать то, что уже есть. Она не такая, и должна признать это. Чтоб мир встал на своё место, он должен для Неё перевернуться.