Очередной посёлок вдоль реки, обычная, ничем не примечательная встреча, разумеется, для гостей. Сами хозяева в растерянности. Гости, варяги, позвякивая кольчугами, разбрелись по дворам.
Над местной старухой навис бородатый детина. За поясом небольшой одноручный топорик, щит оставил в лодке, чай, не к врагам приехали.
– Есть, что пожрать? – процедил, ковыряясь в зубах. Первые слова, что он выучил. Вторые – ругань. Для сытой, беззаботной жизни вполне хватало.
Старуха вынесла чашку – низкую, глиняную, ржаного цвета, и гость, неторопливо, вылизал её всю. Под смех детей варяг надел её себе на голову и оскалился. Бабка плюнула под ноги, зашепталась. Дети смеялись.
Конунг широкими шагами измеряет двор. Всё его, хозяйское. Но странное дело – близок локоток, а не укусишь. Целое поселение, а взять нечего. Соратники, не опускаться же самому, шарили в избе старейшины. Немного мехов, воск, сушёная рыба. Лучше пусть сгниёт в Ладоге, чем останется здесь.
Старейшина Ярилово – дряхлый дедушка, не подымая глаз, ковырял ногой землю. Его сыновья – тоже немолодые, стояли рядом. Юноша, наверное, внук, поддерживал старика под руку. В сторонке мялись, волновались женщины. Может, жёны, может, невестки. Молодые прятались за пожилыми. У одной, зрелой, крепкой такой, фигуристой бабёнки с мешками под глазами, кровоточит ухо. А нечего вот хвастать серебром перед гостями!
Зерновая яма опустошили наполовину. В корзинах работники тащили припасы на ладью. За корзиной оставался жёлтый след из просыпающихся зёрен. Дети хватали полбу жменями, обтряхивали и тут же жевали. Лишней еды не бывает.
– Бочку бы, – пожаловался грузчик и тут же повысил голос. – А ну пошла, мелюзга! Ух, вороньё!
Вороньё брызнуло в стороны, не отводя взгляда от кулака, но тут же вернулось обратно.
– Эх, сколько добра перевести…
Местные молчат. Одного крикуна, что выбежал перед варягами, проволокли за волосы через весь посёлок, и никто не вступился. Старики молчали, чего, мол, дурака вразумлять, авось, так ума прибавится. За оружие не хватались. А смысл? Ну, уйдут варяги. Вечером придут. Завтра придут. Через неделю, месяц. И больше здесь не будет жить никто.
– Хорошо, – наконец, остановил своих Рорик.
Наклонился, подобрал с земли меховую накидку, запахнулся. Тепла, хороша чужая одёжка! А так-то уже осень, снега пока нет, но по утрам лежит иней, холодно, и даже сейчас, после полудня, изо рта валит пар.
Конунг жаден, как жадны все властолюбцы. Но одно дело ободрать овцу и совсем другое зарезать.
– По весне приходи в Ладогу, торговать будем. Твой товар даром пройдёт. Всё, что за него получишь, тебе достанется. Понял?
– Спасибо, господин, спасибо! – поклонился старейшина. До самой земли, чтобы бородой земли коснуться, в грязи измазаться. И его дети кланялись, и их юный внук тоже, но осторожно, бережно, чтобы не уронить старика.
– Мёд хорошо идёт, – добавил конунг. – Шкуры. У тебя ещё есть шкуры? Собери! Зима впереди, чтобы собрать.
Он отвернулся, будто не в силах выдержать жалкое, угодливое лицо старейшины. А ведь они могут быть ровесниками. Каждый стареет с разной скоростью.
Рорик рассматривал защитников Ярилово. Десяток воинов – и стар, и млад. Младший безусый, совсем малёк. Глаза у малька суженные, яростные. Он единственный, кто шагнул защитить крикуна, да свои удержали. Крикун, кстати, зашевелился. Это хорошо, что живой. Зачем зазря убивать? Так, попинали немножко, поелозили по грязи, юшку разбили.
– Ты! Как зовут? – спросил Рорик. Не у мальца, понятное дело, у рослого бородача спросил. Плечи, рост как у норманна, ладони что вёсла, широкие, крепкие. Такой и копьё удержит, и топор, и меч. Неутомимый в работе.
– А смотря, кто зовёт, – пробасил воин. Наглый, знает себе цену. Этот тип везде приживётся. – Для мамки Неждан, для батьки – Дуб. А старухи, что своих молодиц упустили – Кочетом дразнятся.
– Пойдёшь ко мне, будешь зваться, как сам захочешь. Не обижу! Будешь есть за моим столом.
Кочет пожал плечами, мол, наплевать. Однако когда варяги собрались обратно, ушёл за ними. Хороший воин везде нарасхват, не вечно же за сохой ходить. С ним ушли две женщины. Одна юная, совсем девочка. Её варяг – детина огромного роста – усадил на плечо и понёс без натуги. И вторая ушла, та, что с порванным ухом. Всё равно в Ярилово ей жизни не было, а в Ладоге хоть побарахтаться можно, пока не выйдет весь сок, не сморщится.
Варяги уходят. До следующего года им здесь делать нечего. Жизнь возвращается в Ярилово. Дряхлый старейшина преображается. Куда сходит покорность, слабость членов?
– Пошли в дом, а то чего застудим. Эй ты, крикун, вставай уже.
Крикун поднялся. Лицо разбито, губы – сплошное мясо, но хоть зубы целы.
– Вы, трусы! Что? Что вы смотрите?
Народ медленно расходился.