|
Выжженный до белизны песок, алый диск солнца, от него по морю – зыбкая ковровая дорожка. На пляж набегают волны, шелестят ракушками, пронзительно кричат чайки. Сидим с отцом в шезлонгах под большим зонтом, еще по зонтику в бокалах, и там же по соломинке. Глаза у него синие, волосы – иссиня-черные, от края рта тянется по левой щеке тонкая полоска шрама.
- И как она тебе? – спрашивает отец.
- Телка, как телка, - пожимаю плечами, - не думаю, что с ней будет много проблем.
Отец молчит, тянет коктейль через соломинку.
- Я бы так не сказал, - говорит наконец, - она отмечена.
На раскладной столик садится чайка, хлопает крыльями, на грудке ее то пропадает, то появляется какой-то символ – то ли капля, то ли глаз, то ли полумесяц.
- Пошла вон! – взмахиваю рукой, но чайка отскакивает лишь для того, чтобы клюнуть. Бусины глаз отливают золотом, сквозь перья на голове пробиваются рожки.
- Не так проста, - повторяет птица голосом, сплетенным из множества, будто говорит хор, - не так проста…
Пораженный, бросаю в чайку стакан – стакан разбивается, кружится осколками, осколки звенят.
- Будь осторожен, - голос отца доносится издалека, словно шезлонг его подхватило и унесло, надвигается буря…
Проснувшись на измятой постели, какое-то время приходил в себя – до того ярким был сон. Левая рука, в которую клюнула чайка, онемела – вот же дерьмо! Хотя, нет, просто отлежал…
Свесившись с кровати, пошарил по ворсистому ковру, нащупал мобильник. Ага, звонков не было, коротких сообщений тоже никто не присылал. А времени, сколько там времени? За полдень. Отлично. Теперь принять ванну и заказать завтрак. Может, еще и девочку, перевязанную бантиком ажурного белья? К черту. После Эшли местный персонал – тускло. Может, она и правда не такая, как все? Ага, парнишка, это, драть ее с чавканьем, любовь! Широко зевнув, сверзился с кровати, и поплелся в ванную комнату.
|