На закате тонкое небо преломляло багровые лучи солнца. Его золотая ладья кренилась к горизонту. Пройдут минуты, и древнейший бог скроется за зубчатой чередой радиальных холмов, спуститься в подземный мир, дабы сразиться с олицетворением тьмы, хаоса и энтропии, великим черным змеем Апопом в очередной безнадежной битве. В эти минуты ржаво-рыжая степь озаряется едким голубым светом, словно бы исполинские божества включают кварцевые лампы, стерилизуя и дезинфицируя мир, готовя его к новому дню.
Шелестит степь, колосится, исходит зыбким теплом, готовясь отходить ко сну.
Посреди степи, у большой проселочной дороги, стоит придорожное кафе. Место, в котором путникам предлагают еду и напитки. На растрескавшейся, плачущей по ремонту стоянке припаркованы несколько фур. У высокой мачты заякорен аэростат. В кафе отдыхает несколько человек – крепких, суровых мужчин, закаленных горами и испытанных степью, в основном, заробитчан или паломников. Дорога сближает их – вокруг на сотню километров больше нет никого живого, и хотя далеко на западе, у подножия кольцевых холмов и можно разглядеть высокие городские здания, окна того города давно уже не загораются светом с наступлением вечера.
В придорожном кафе, один за столиком, над тарелкой с едой и стаканом с колой сидит старый, почти глухой, и медленно умирающих от рака Бенедикт-авиатор. Это его аэростат припаркован у мачты. Бенедикт ест.
Напротив Бенедикта, нахохлившись на табуретке, сидит Священное животное. Катус Фелис Сильвестрис. Кот домашний. Как радуют глаз очертания его пушистого тела! Священное животное пристально наблюдает за трапезой Бенедикта. Золотистые глаза его не отрывают взгляда от тарелки. Узкая вертикальная щель зрачка медленно расширяется, приспосабливаясь к сумеркам по мере того, как солнечный свет меркнет за окном. Священное животное хочет еду Бенедикта. Оно надеется, что тот не доест порцию до конца, оставит трапезу, пресытившись, и тогда, Священное животное сможет взобраться, наконец, на стол, и довольно урча, вонзить свои ужасающие клыки в остатки пищи.
Но Бенедикт не собирается останавливаться. Он любит еду, ценит еду, он всецело продался еде, отдан ей телом и душой. Много лет назад, еда сломила его дух, заманила в свои сети, как и многих других. Соблазненный ее обещаниями, спустился он с небес, чтобы ответить. Но еда была обманкой. Ловушкой. Тлетворная, заманив его в свои сети, она ослабила его, отравила, и развратила. Нынешний Бенедикт-авиатор – бледная тень себя прежнего. Он знает об этом.
И не жалеет.
В тарелке авиатора огненно-острый, адский чили-кон-карне. Таким чили сам достопочтенный господин Дьявол в свое время соблазнил праматерь Еву, сорвав жгучий стручок с древа познания добра и зла. Чили с фиолетовыми бобами и багряными томатами, с луком и чесноком, и, конечно же, с жирной свининой. Свинья – нечистое животное, но Бенедикт ест ее плоть, впиваясь гнилыми кариозными зубами, и урча от наслаждения так, словно бы он решил раздразнить Священное животное. Жгучий жар перца он смывает со своих десен, запивая его колой. В этом кафе еще подают настоящую колу, натуральную и домашнюю, сваренную из листьев коки, и бобов колы. Напиток бодрит, энергия, эмоции пережитого дня клокочут в жилах старого авиатора, и в какой-то мир он не выдерживает, отбрасывает ложку, и кричит:
- Я нашел его! Я видел! Видел! Шесть дней тому назад. Ранним утром, за старым городом, и кольцевыми холмами!
Священное животное с мявом возмущение спрыгивает с табурета. Дюжина лиц обернулась к авиатору. Паломники, рабочие, официант, и сам хозяин кафе – лучший повар в округе на сотню километров. А может быть, и на две.
А Бенедикт-авиатор продолжал говорить. Словно переполненную запруду, его молчание прорвало, и теперь, он выплескивал на окружающих все пережитое. Он, именно он совершил то открытие, которого алкали – и которого опасались столько поколений путешественников и философов.
Заскрипели, отодвигаясь, табуретки. Случайные сотрапезники вставали из-за столов, чтобы взять себе еще по напитку у бара, и послушать байку очередного сбрендившего бродяги.
Иногда, это бывает занятно.