Глава 1: Как убить президента?
Джон Хинкли, большой фанат фильма «Таксист» Мартина Скорсезе и величайший поклонник актрисы Джоди Фостер, дожидается появления президента Рональда Рейгана возле гостиницы, выходит из толпы с револьвером в руке и совершает шесть выстрелов за три секунды с расстояния в несколько метров.
Первая пуля убивает в голову пресс-секретаря Белого дома.
Вторая - ранит в спину полицейского.
Третья - проносится мимо Рейгана и влетает в окно дома напротив.
Четвёртая - попадает агенту Секретной службы в грудь.
Пятая - отбивается от бронестекла открытой дверцы президентского лимузина.
Шестая - рикошетит от корпуса того же автомобиля и попадает в президента. Пробивает рёбра, застревает в лёгком. Но ранение заметят не сразу.
Только теперь один из телохранителей достаёт пистолет-пулемёт. Другие хватаются за револьверы, когда уже всё закончилось.
На Джона Хинкли наваливается несколько человек, его прижимают к стене. Телохранители окружают президента на случай группового нападения. Президента заталкивают в лимузин.
Вскоре замечают, что у него изо рта течёт кровь.
Рейгана оперируют в больнице.
- Надеюсь, вы республиканец, - говорит он врачу на исходе сил.
- Сегодня, господин президент, мы все республиканцы, - отвечает врач.
Президент выживает.
С нашим президентом вышло иначе.
Жизнь у Мухарбека не складывалась. Учиться – не учился; вроде бы на заочке, а ничего делать не надо, ходить никуда не нужно, курсовые сами пишутся. Работать – не работал; честный труд быстро опротивел – либо пашешь, как вол, либо имеешь не больше, чем баран резанный. Да и к лишним деньгам не стремился, нет нужды в этом джигиту. Как говорят чеченцы: бедность лучше безнадёжно ожидаемого богатства. Характером тоже не вышел. С девушками совсем не везло, боялись, избегали его, буйного молодца. Даже в глаза никогда не посмотрят, ну и Мухарбеку не пристойно разглядывать шалав этих. Впрочем, школьные и дворовые друзья тоже его сторонились, хоть это прямо не показывали. Так, футбол иногда и настольные игры, не более. Семейство у них не самое уважаемое, отец много выпивал после смерти жены, это знали все вокруг, а такое в Чечне порицалось. Так что породниться с ними никто желания не высказывал. А друзья у Мухарбека виделись с ним всё реже, жён выбирали, семьи создавали, уже у некоторых дети появились, совсем в оседлый образ жизни перешли…
Опротивело это всё. Решил Мухарбек в ИГИЛ податься.
Интернетом пользоваться уже умел. Погуглил. Вышел на связного в социальной сети – соответствующая картинка в профиле, человек в маске, символика джихада и Исламского государства. Познакомился, разговорился, собеседник был очень осторожен и с самого начала предупредил, чтобы Мухарбек в диалоге никаких названий не произносил, потом в скайпе общаться продолжили, через видео. Связной говорил:
- Наш разговор по обычному тексту найти могут. Отследить могут по ключевым фразам, названиям. А через аудио или видео не смогут, нет таких технологий. Не кино это, что бы они там не рассказывали про свои возможности. Все наши солдаты через скайп говорят, в Сирии, в Афгане, в Ираке, в Ливане, в Пакистане… Во всём мире! Так зачем ты желаешь присоединяться к нам? Чего ты хочешь?
Мухарбек пожал плечами. Но говорил уверенно, восклицанием:
- Убивать неверных. «Когда встречаете неверных, рубите головы!»
- Машалла! Верно говоришь! Так давай встретимся. Мы группу из новых людей собираем. Тебя тоже рассмотрят.
О том и договорились.
Мухарбек собрал сбережения, чтобы поехать в далёкий город, а отцу сказал, что собрался на заработки в Москву. Тот даже возгордился, сказал, что наконец-то вырос его сын.
Только младший брат, пятнадцать лет от роду, уже прознал от хвастуна Мухарбека, что тот задумал, пытался отговорить, спорили. Старший непоколебим, нету страха в глазах его. И рука тяжелее, чем у младшего, больно бьёт того.
- Мне сказали, что там больше заработаю, чем здесь, в горах. Деньги буду присылать, вот увидишь. Да и разве это недостойно убивать неверных? Идёт война, разве ты не видишь?
Покинул родные края. Приехал туда, куда ему велели. В маленьком городке в баре его и нескольких таких же молодых людей встретил общий связной, отвёл в какие-то трущобы, в закрытое на реконструкцию заброшенное здание, там в подвале был небольшой зал, в котором собралось ещё несколько новобранцев.
Выходит какой-то важный командир – в военной форме цвета «хаки» без погон и прочих знаков отличия, говорит на арабском, проводит перекличку. Парням дают заполнить простые анкеты: кто такие, что планируют делать во имя Аллаха, на что готовы, кто знает о том, что они здесь, где их родные, чем занимаются, будут ли их искать и прочее, прочее. Некоторые даже писать и читать не умеют, им помогают организаторы. Мухарбек не исключение: рассказывает незнакомому бородачу о брате, о пьющем отце, о том, как ненавидит запад, как ненавидит слабых людей, слабых русских, христианский мир, шиитов… Но его уверенность куда-то подевалась, с опаской поглядывает на остальных новобранцев, которые держатся увереннее. Ему кажется, что один из них что-то пренебрежительно сказал о салафитах, даже после этого рассмеялся, а организатор никак на это не отреагировал, просто записал. Некоторые называют себя слишком уж русскими именами, говорят только на русском без акцента, не знают Коран, хотя говорят, что готовы принять ислам, да и выглядят белыми на все сто процентов. Мухарбек становится напряжённым, взвешивает каждое слово, говорит с расстановкой, медленно. Организатору это вроде бы не нравится.
Как ни странно, молодым преступникам не раз предлагают отказаться, подумать над тем, что те собираются делать, дают последнюю возможность забыть обо всём, вернуться к родным. Говорят, что потом уйти будет нельзя, это уже будет дезертирством, а такое их организация не прощает.
- Найдут и убьют. Подумайте, на что идёте. Готовы ли вы служить до самой смерти, готовы ли отказаться от всех благ?
Это повторяют много раз.
Кто-то из новоприбывших говорит, что отказавшихся сейчас тоже сразу прирежут, все смеются, но организаторы всячески стараются убедить народ, что это последний шанс уйти, что у них серьёзная организация и просто так добровольцев не убивают. Им ни к чему лишняя шумиха, но и место встреч они каждый раз меняют.
Мухарбек, конечно же, боится отказаться. Проходит ещё несколько опросов, точно чёртово собеседование в обычную русскую фирму. Некоторые вопросы каверзные - про убийство детей, про убийство родных, если потребуется. Герой нервничает, часто вытирает со лба пот. Но отвечает, что готов на всё во имя Аллаха. Когда не знаешь, как жить, живи по Корану.
Организаторы совещаются между собой, поглядывая на Мухарбека. Один подходит к парню, выводит на улицу и начинает с ним долгий диалог то на русском, то на арабском, объясняя, что тот может ещё отказаться и что он явно не готов к войне.
- Это уже точно последний шанс. Последний шанс увидеть родных, не менять всю свою жизнь, а оставить её прежней. Мы силой никого не тащим, не шантажируем. Нам нужны не рабы, а настоящие воины, на которых можно в бою положиться, которым можно доверять оружие, которые точно не усомнятся и не ослушаются любого приказа. Нам нужны настоящие братья, которые спину прикроют, которые готовы даже себя убить ради общего дела.
Он окидывает рукой довольно людную улицу в отдалении за гаражами и говорит, что Мухарбек может уйти, если не готов.
- Уходи. Никто не узнает. Прямо сейчас. Уходи. Ты ничего не подписывал. Ты ничего не обещал, ты ничего не обязан. У тебя по лицу написано, что ты не готов умирать. Не готов к настоящей войне. Уходи. Никто не узнает, никто не держит. Аллах простит. Он прощающий, милостивый, помнишь?
Мухарбек дрожит, несколько раз переспрашивает, потом всё же извиняется, почти плачет, нет, не плачет, он никогда не плакал и не будет плакать, но уходит, опасливо озираясь. Организатор ему вслед улыбается.
А потом, к огромному удивлению Мухарбека, достаёт сигареты и закуривает.
Что-то тут не так…
Чеченец бредёт дальше, переходит на быстрый шаг, торопится. Сердце стучит всё сильнее.
- Взять его, - говорит организатор в микрофон на рукаве.
На людной улице рядом с Мухарбеком тормозит фургон, оттуда выскакивают вооружённые люди в военной форме в чёрных масках, ругаются по-русски, заталкивают парня в машину. Пешеходы на улице молча переглядываются, ускоряют шаг, не желая в это ввязываться. Одна старушка плюёт в асфальт со словами:
- Опять контртеррористическая операция. Задолбали.
Мухарбек ноет, что хочет жить, просит пощадить его. Ему говорят заткнуться, бьют. Он тогда свирепеет, начинает вырываться, бить в ответ, орать, обещает всех перерезать, все их семьи, тогда его вырубают ударом приклада.
На Пак Чон Хи уже пытались напасть ранее. Не дойдя восемьсот метров до Чхонвадэ, Голубого дома, резиденции президента Южной Кореи, три десятка бойцов из КНДР под прикрытием были раскрыты при проверке документов патрулём. Началась перестрелка, почти все нападавшие были убиты или арестованы.
Через несколько лет Мун Ше-гванг, японец по происхождению, но сочувствующий Северной Корее, совершает покушение на президента в театре.
Он хотел убить его в холле, но его сильно потеснили, позиция была неудачной, ему загораживали обзор, поэтому он вынужден был пройти в зал театра и слушать президентскую речь.
Во время выступления он как можно незаметнее и спокойнее покинул своё место, чтобы подобраться ближе к сцене.
Однако, сжимая ворованный полицейский револьвер в кармане, Мун Ше-гванг по случайности стреляет себе в ногу.
Напугав тем самым охрану, он больше не медлит, бросается бегом к сцене, доставая оружие и стреляя на бегу.
Вторая пуля ударяет в левую сторону трибуны, за которой выступает президент. Мимо.
На третий выстрел тоже промахивается.
Четвёртая пуля попадает в голову жене президента.
Пятая - пробивает южно-корейский флаг, висящий высоко на заднике сцены.
На сцене со стула вскакивает телохранитель президента, направляет оружие в зрительский зал, полный людей, все в ужасе кричат, он стреляет в ответ и тоже промахивается.
Пуля рикошетит от стены и убивает студентку.
Сразу после задержания преступника Пак Чон Хи возвращается к своей речи с трибуны, несмотря на то, что его жена у него за спиной умирает. Её уносят за кулисы.
Закончив речь, президент подбирает её сумочку и туфли и уходит со сцены.
С нашим президентом вышло иначе.
Остальных двадцать новоиспечённых террористов собираются куда-то везти, подгоняют транспортный армейский грузовик УРАЛ, всех сажают в закрытый кузов. У выхода на край скамеек садятся чеченцы-организаторы с автоматами Калашникова в руках.
Везут за город, по деревенской пустынной дороге между полями, проезжают несколько пролесков. По дороге к ним в конвой присоединяется ещё один УРАЛ. Исламисты в кузове взволнованно переговариваются. Самый смекалистый спрашивает организаторов:
- Это, может, из другого города новобранцы?
- Конечно, - успокаивает их чеченец с автоматом.
Но вскоре из соседнего кузова начинают хором по-русски петь:
Чёрный ворон, что ты вьёшься
Над моею головой?
Ты добычи не дождёшься:
Чёрный ворон, я не твой!
А голоса насмешливые, молодые, русские, без акцента.
Исламисты нервничают ещё больше. Смекалистый спрашивает:
- Это, может, прикрытие такое у нас? Поддержкой армии заручились? В России ведь все продажные, да и борьба с ад-Дауля аль-Исламиийя всегда была напускной, ненастоящей!
- Конечно, - повторяет чеченец-организатор.
Начинающие игиловцы занервничали бы ещё больше, если бы узнали, что дорогу вслед за ними вскоре перекрывают сначала под видом ремонта дороги с указателями для объезда, потом ещё военными патрулями под видом военных учений. Так же уже поступили с другим концом дороги, до которого исламистам доехать уже было не суждено.
Вскоре грузовики остановились. Прямо посреди дороги, по бокам которой густые заросли, невысокий лес, болото.
Из второго УРАЛа по неслышной команде высыпали солдаты в масках, тренированно построились в линию между грузовиками. Некоторые столпились у грузовика с игиловцами для подстраховки. Опустили борт, приказали:
- Все на выход. На выход.
Исламисты не торопились, вытягивали шеи в темноте, со страхом оглядывая солдат. Тогда смекалистый тихо сказал всем:
- Мне мой связной по скайпу говорил, что это проверка такая. На характер. Главное не обосраться.
Это немного успокоило людей, они полезли наружу.
Один всё же шепнул смекалистому:
- Муслимы не носят «цифру». – Он кивнул на форму военных. – Это контрактники русские, точно вам говорю. По речи слышно.
- Хотят запугать, поверь, - сказал смекалистый. – Солдат ислама не должен бояться смерти, не должен сдаваться. Вот и проверять будут. Может, даже пальнут пару раз, чтобы посмотреть, кто обосрётся.
- Самое суровое собеседование в моей жизни, - сказал ещё один из исламистов со смехом.
Игиловцев построили на краю дороги в ряд, поставили на колени лицом в заросли, а руки при этом у всех были на затылке, ещё раз всех проверили по списку. Одного не досчитались. Организаторы столпились, тихо переговорили, обменялись информацией. Потом с их стороны, точно выстрелы, раздалась громкие смешки. Обсуждали того, который в последний момент передумал. Разошлись по позициям, качая от смеха головами. Восклицали: «Ну, Мухарбек!», «Ай молодца!», «Хватило ума!», «В рубашке родился!»…
Потом, когда всех проверили, командир отдал приказ контрактникам «Оружие на изготовку!», другой следом кричит «Целься!».
Солдаты стояли так, что каждому достался кто-то из записавшихся в ИГИЛ. Они прицелились в затылки, закрытые скрещёнными пальцами.
Смекалистый, тоже стоя на коленях, сказал:
- Спокойнее, просто запугивают…
Некоторые игиловцы начали громко молиться. Других заметно трясло. Некоторые испуганно оборачивались, что-то спрашивали, бормотали, мол, ни в чём не виноваты, ничего не сделали и даже не планировали…
- Огонь!
Раздались оглушительные выстрелы. Там, где немного с опозданием, игиловцы успевали сжаться всем телом в надежде избежать попадания или просто от испуга, или вскакивали, чтобы бежать в те самые заросли, на которые смотрели.
В итоге все исламисты попадали с пробитыми головами на краю дороги.
Какое-то время стояла тишина, изредка прерываемая дополнительными выстрелами.
- Отставить, - крякнул кто-то.
- Вот и на стрельбище, считай, сходили.
- Мать вашу, - ругнулся смекалистый, поднимаясь на ноги. Его лицо и одежду заляпало кровью от соседних исламистов. – Опять всего забрызгали. Обещали же, что так близко не посадите.
- Отставить жалобы. Эльбек, приведи себя в порядок. Дайте ему форму и термос с водой.
- Ладно. Оружие за спину. Взяли за ноги и потащили.
Солдаты потянули трупы в кювет, а затем в заросли.
- Колонной по одному! По одной линии! – командовали подполковники. – Друг за другом, вот так. Не разбредаться. Чтобы по одной тропе тащить, а не наследить тут по всему лесу!
Чуть дальше в зарослях открывался небольшой луг, поросший огромным папоротником и бурьяном, окружённый лесом, точно огромная поляна. Там их ждало ещё несколько солдат - раздетые до пояса, вспотевшие, с лопатами. И там уже были вырыты несколько огромных ям, заранее подготовили для новоиспечённых игиловцев братские могилы.
- Вот и рыть окопы потренировались, - приговаривал один из полковников.
На дороге, пока одни работали лопатами, другие контрактники ходили с армейскими термосами ТВН-12 и черпаками, поливали дорогу, где остались пятна крови. Самые младшие по званию работали мётлами, выметая лужи крови в траву. От всей крови избавиться не получилось бы, но зато не бросалось бы в глаза.
- Сжечь бы теперь тут всё, - сказал один.
- Нельзя, - ворчал другой.
- Не разрешили?
- Ну ты головой вообще думаешь? Не положено леса поджигать. Тем более наши, родные. Да и сколько ещё таких партий будет…
Один хитрый прапорщик принёс мешок с обломками оленьих рогов. Одни говорят, что вешалку дома расхреначил, а сам уверяет, что это его охотничий трофей. Кто ж правду знает. Разбрасывает осколки по дороге, чтобы самый пытливый и любопытный следопыт решил, что это животное здесь сбили, а не что-либо ещё удумал.
- А что с тем Мухарбеком? – поинтересовался смекалистый Эльбек у командиров, когда уже отмылся от чужих мозгов и переоделся.
- Доставили его прямиком в строгач, на зону, минуя следственный изолятор. Спайсы пришили, всё такое, как обычно. На первые месяцы заперли в одиночке, общаться с ним будут, проверять, всё ли усвоил, со всем ли согласен, а потом уж решат, стоит ли его к людям выпускать. В общак в смысле. Мы ж не звери, не убиваем ни за что.
- Не звери.
На Сталина тоже не раз покушались.
Дезертир Савелий Дмитриев, ранее читавший немецкие пропагандистские листовки и психически нездоровый, прячется в Лобном месте, прикидываясь часовым комендантского патруля.
Когда правительственная машина во время парада въезжает на Красную площадь через Спасские ворота, он совершает три выстрела из армейской винтовки.
Первые две пули летят мимо, позади машины, которая продолжает движение.
Изменив способ прицеливания, Дмитриев стреляет в последний раз и снова промахивается, пуля пролетает перед машиной, которая уже далеко в стороне, почти скрылась из вида.
В преступника начинает стрелять охрана Кремля и агенты НКВД, его закидывают ручными гранатами.
Он сдаётся. Через много лет разбирательств его ждёт смертный приговор через расстрел.
Сталина в машине не было.
С нашим президентом вышло иначе.
Я выключил проектор, когда пошли титры. Попросил включить свет.
В небольшом кинозале находилось несколько человек. Я разрешил всем забрать мобильники, отключенные и сложенные в коробку на столе у входа в помещение. Сам же занялся аппаратурой – нужно было всё отключить, сложить, и ни в коем случае не дать никому даже близко подойти к моему ноутбуку. Складывал всё в большие сумки, сматывал провода.
Один из членов жюри прокашлялся.
- Валентин, можете ли вы с нами поговорить? Аппаратура подождёт.
- Да-да, конечно, сию минуту, - ответил я и продолжил всё убирать. Это продлилось ещё минуту или две, пока остальные снова рассаживались в зале.
- Ну, - потирая руки, я вышел перед ними, словно на сцену, хотя никакого подъёма не было. Экраном для проектора выступала всего лишь обыкновенная стена.
- Мне понравился ваш фильм, - сказал один из членов жюри. Известный режиссёр, большое имя в русском кинематографе, хоть и не в мировом. – У вас, Валентин, безусловно, есть талант. В первую очередь, это выражается в вашем сценарии и вашей операторской работе. Да и, в целом, все атрибуты хороши, а значит и с режиссурой вы справились отменно. Как режиссёру, мне интересны ваши уникальные приёмы по работе с настроением фильма, как вы подаёте напряжение через картинку, звук, подобранные слова, самые правильные кадры. Начинается всё с милых сердцу горных видов, кавказские горы, у меня там родственники, очень красивые места. А потом всё по нарастающей - эти напряжённые лица, эти тайные закулисные игры, этот саспенс, точно натянутая струна. Становится всё мрачнее, картинка всё бесцветнее. Бесцветность – будто подчёркивает основную мысль фильма. Не чернобелость. Господа, вы, может, не заметили, но Валентин заставил нас сопереживать тем ещё уродам, бестолковым отбросам на краю общества, которые сами того не зная почему желают испортить жизнь остальным. И есть суровые люди, которые с этим борются. Пускай радикальными, спорными методами. Может, это и в действительности так происходит, другими методами, более официальными, уж точно. Но это война, как и было сказано, ей нет конца. Очень здорово. Благодарю.
Я кивал, моргал. Повторял «спасибо, спасибо».
- Мне тоже, скорее, понравилось, - сказала продюсер, которую вряд ли кто-либо узнавал на улице, но она финансировала очень многие известные фильмы. – Я долго сомневалась в оценке, но когда срочники… ну, контрактники запели «Чёрный ворон», я просто… Просто обалдела. Это так и смешно, и страшно одновременно. Особенно когда теперь вспоминаешь, когда вся картинка в голове сложилась. За душу вы умеете взять, Валентин, этого не отнять. А актёры – это же высший блеск! Где вы таких подобрали? Такие фактурные лица, такая реалистичная игра, никаких лишних или недостающих эмоций, очень живые реакции… В этих взглядах читается целая история нелёгкой жизни, замученность. Из какого они театра? Почему в титрах не указаны? Разве так можно – актёров из титров вычеркнуть?
- Ну, всё по той же причине, - сказал я. – по которой я не хочу выкладывать фильм в открытый доступ, а показываю вот так, на закрытых показах для определённых групп лиц. К тому же актёры это никакие не театральные, а люди с улицы, знакомые, родственники. Вы правильно заметили, что они очень живо играют, кажутся живыми людьми с реальными проблемами на экране, будто кто-то реально за ними с камерой ходил и снимал. И чтобы усилить эффект, я пытаюсь всеми силами сохранить ореол загадочности вокруг фильма, будто это всё было на самом деле. Как в «Ведьме из Блэр», помните? Пиар фильма заключался в том, что это не фильм, а реальная видеозапись, найденная в лесу. И с актёрами договорились, что они не будут давать интервью и не будут долгое время появляться в других проектах, чтобы зрителям казалось, что они действительно погибли на этой плёнке…
- Прелестно, - рассмеялся ещё один продюсер. – Отличный ход, хоть в наше время и для затронутого жанра он не слишком подходящий. Хотя жанр, надо сказать, не форматный, очень фестивальный. Кстати, а не думаете ли вы снимать полнометражное кино? Вот такое можно было профинансировать.
- Вы меня раскусили. Это практически пилот к сериалу. Точнее пробная завязка фильма детективного жанра, который я подумываю снять в будущем. Дальше будет расследование, в котором зритель, как и следователи, столкнутся с дилеммами – а правильно ли поступают убийцы, стоит ли их останавливать, в данном случае неофициальное объединение по радикальной борьбе с зарождающимся у нас терроризмом. Но, как вы можете заметить, финал этой завязки вполне самодостаточен. Потому получился цельный короткометражный фильм для вашего фестиваля.
- С актёрами всё это, конечно, интересно придумано, - заговорил известный критик, видеоблогер, которого я проверил особенно тщательно на наличие видеозаписывающих устройств. Он был даже моложе меня, двадцатипятилетнего, а взгляд уж больно хитрый и видео у него на канале уж больно компрометирующие, нацеленные в основном против русских блокбастеров. – Но меня больше впечатлили спецэффекты, эта стрельба, эти брызги крови, эти пробитые головы. В хорошем смысле. Жаль, что среди нас нет специалистов по этим темам, я даже не знаю, что тут в первую очередь требуется – художники по гриму, по декорациям, работа со звуком, зелёный экран? Я бы послушал мнения специалистов, профи, но мне кажется, как обывателю, как киноману, как служившему в армии, что у вас очень реалистично получилось вот это всё передать. Грохот от выстрелов просто ужас, а ведь мы не в большом кинотеатре, отличные вы колонки притащили. Вот уж точно этих выстрелов не ожидаешь, ещё этот чеченец, оказывается, подставной, смягчал обстановку, гад. Просто как овец на убой привели, а те даже и не дёргались… Красота.
- А я тоже отдельно отмечу актёров, - заговорила организатор фестивалей авторского кино, и сама немного режиссёр, сценарист, продюсер, а также писатель-публицист. – Они у вас нереально хороши. Я будто побывала в шкуре каждого, вот честно. Прямо сейчас пересмотрела бы, чтобы понять, как вы добились такого эффекта. Как они добились. Нам, как профессионалам, интересно. В чём секрет? Скажите же их имена, дайте их контакты. Я уверена, тут не я одна готова предложить им работу. Этот прапорщик с поломанными рогами, вы его видели? Несколько секунд экранного времени, а покоряет, как лучшие советские актёры. Тот курящий организатор, тот предатель Эльбек, если правильно помню… Ну а про главного героя, этого Мухарбека (правильно?), я вообще молчу, он великолепный, вся палитра возможных эмоций у него на лице проносится за короткий хронометраж… Ты ему сопереживаешь в его общении девушками, а потом в концовке… А между этим то ненавидишь, то радуешься за правильный выбор... Не заставляйте нас запоминать их под этими выдуманными именами, огласите же их!
- Контактов не дам, - улыбался я. И повторял байку про «Ведьму из Блэр».
- Да вы новый Кустурица! - сказал известный русский режиссёр. – Тот цыган никому неизвестных снимал. И вы по его стопам всяких чукбеков-балабеков звёздами делаете, да ещё никому не даёте их контакты. Так и чеченский народ полюбить можно, ух, оно нам надо? – Тут он рассмеялся, оглядывая присутствующих.
Они какое-то время продолжали расхваливать фильм, разбирали всё по косточкам, профессионально останавливаясь на каждом аспекте.
- Что ж, это всё, конечно, очень интересно, - сказала организатор. – Но в фестивальную программу мы вас никак включить не можем, поскольку закрытый показ ну никак нам не подойдёт. Люди завалят нас недовольными письмами, будут протестовать в фэйсбуке, поднимать шумиху, что победило непонятно что. А у вас ведь есть все шансы победить.
Я, конечно, расстроился от такой новости, но был готов к такому варианту. Впрочем, это была не единственная цель показа.
- Вы сильно себе мешаете, своему карьерному росту, - сказал известный режиссёр. – Этими вот двумя вещами. Закрытым показом, будто только ради того, чтобы услышать критику от именитых личностей и профессионалов. И тем, что скрываете актёров. А ведь это не первый ваш фильм, почему же вы так поступаете?
- Ну, возможно, я когда-нибудь передумаю и стану более открытым для предложений.
Люди, растянувшиеся по сиденьям первого ряда, подскочили и со смехом засыпали меня своими визитками с номерами телефонов и адресами электронной почты.
Когда они разошлись, я сложил в сумку последнее, что осталось из аппаратуры – камеру на штативе, установленную перед зрителями.
После слов на митинге «Умрём, или победим!» Ленин удаляется без охраны к своему автомобилю во дворе завода.
Уже садится, когда к нему обращается женщина с жалобой, что на железнодорожных вокзалах конфискуют хлеб. В этот момент подходит бывшая анархистка, революционерка Фанни Каплан и совершает три быстрых выстрела.
Первая пуля попадает Ленину в шею под челюстью, кровь потом обнаружат в лёгком.
Вторая пуля - в руку.
Третья — в женщину, которая заговорила с вождём.
Фанни бросается бежать. Шофёр пускается за ней в погоню, однако она через некоторое время на трамвайной остановке прекращает бег, сдаётся, хотя прекрасно понимает, что её ждёт казнь.
Ленин выживает, благодаря врачам.
С нашим президентом вышло иначе.
Во дворе меня ждал фургон. Впереди сидел Саид, а за рулём – его брат Закир.
- Почему так долго? – озлобился первый. Второй вышел мне помочь сложить все сумки в багажное отделение.
Обычно чрезмерно тихий и спокойный, в моменты опасного криминала Саид становился диким и яростным. А его брат был таким всегда.
Я отвечал:
- Я всё делал вовремя. Это они задерживались, долго не мог их собрать. Привыкли время растягивать, привыкли, что на показах по приглашениям их развлекают, чем-нибудь угощают. Не торопились, в общем. Почти силой их усаживал.
- Нашёл дураки, с кем дела делать! – прорычал Закир, бешено хлопая дверьми. – Перерезать все эти суки надо! Хобби нашёл! Бида ты нашёл!
- И я рад вас видеть, - улыбнулся я, забираясь внутрь. – Ага, у вас уже есть пассажир. Сразу видно, Саид выбирал, его типаж. Ну-ка подвинься, парень.
Я столкнул крепко спящего гражданина в проход между сиденьями. Выживет. Ещё мечтать будет о таком славном тёплом спальном месте. Если вспомнит.
- Какой такой типаж? – завёлся Саид вместе с двигателем автомобиля.
- Одежда простая, видно, что не из богатых. Но тепло одет и не воняет. Типичный русский Иван на заработки приехал в Москву, утеплился, прихорошился…
- И пропал, - гоготнул Закир. – Мама-папа поймёт.
- Да и шум громкий не поднимут, - добавил Саид. - В мобильнике том два контакта. Оба голоса – пожилые, женские.
- Ага. Напоили дрянью в рюмочной на вокзале, поэтому так быстро справились?
- Да, сразу кандидат нарисовался. Далеко ездить не пришлось. – Саид развернулся. – Так почему это мой типаж?
- Ну, ты подобрал самого типичного раба. Простого Ивана, который подработать приехал, не важно где. Незаметного, без прошаренной родни. А вот Закир при выборе обычно в крайности впадает…
Саид предусмотрительно взялся за руль, который держал брат.
- Какой ещё крайности! – запричитал Закир, сдобрив речь ругательствами на арабском. И, как всегда, вильнул машиной, будто готов был всех на этом и угробить.
- Ну, то девушек молодых рабынями сделать хочешь, и тогда тебе говорят, что на их поиски всю страну поднимут. То настолько безработных подбираешь, инвалидов всяких или больных бомжей, которые долго на наших заводах не протянут…