Они не понимают. Не знают, о чём просят. Лалех медлит. Она не чувствует ни злости, ни боли, что двигала ей в прошлый раз. Только смятение и ещё что-то, чему не в силах подобрать название. Она оглядывается на мастера Авирама, но тот по-прежнему молчит. Руки сложены на груди, глаза из-под кустистых бровей внимательно следят за каждым её вдохом.
"Будь по-вашему". Что ей терять?
Лалех делает глубокий вдох и выдох. Пропускает воздух — свою стихию — через себя, пока он не наполняет её до краёв. Она закрывает глаза, и из далёкого детства всплывают голоса — приходят в багровой тьме, что ютится под веками. Память уносит её в короткие ночи, и песня о Чёрном Льве Кироса звучит одиноким голосом. Её собственным.
Это то, что ей нужно сейчас. Она должна не только услышать отца, как случалось раньше, но и стать им на короткий миг.
Ещё один вдох — вздымается грудь. Уже не девичья — широкая, наполненная силой, — и каждая мышца наливается мощью бывалого воина. Лалех распахивает глаза, и вскидывает руки. Дуновение ветра проносится по залу — едва заметное, чтобы потревожить пряди волос и подолы туник собравшихся. И исчезает.
Уголки губ Сагрона едва заметно ползут вверх.
Лалех в бессилии опускается на колени. Она исчерпала все свои ресурсы, а её попросту ткнули лицом в дорожную пыль. Все её силы — лишь песчинка по сравнению с пустыней Сагрона. Но зачем он сдержал её? Чтобы унизить ещё больше или…
— Боюсь, мои достославные братья и сёстры, господин Эль-Ханнон слишком быстро запряг колесницу, не проверив, подкованы ли лошади. Эта лошадь, — взгляд его замирает на Лалех, — ко всему прочему хромает.
По залу вновь проносится шёпот, и лицо Фараба становится пунцовым. Поправ все приличия, он вырывается вперёд распорядителя, размахивая руками.
— И вы верите ей? Касфиру?! Эта лживая тварь пойдёт на что угодно, чтобы посеять сомнение в ваших умах! Мой человек мёртв, и есть свидетели! Позвольте им рассказать всю правду!..
Стоит появиться дружкам Арто, как начинает происходить полная сумятица. Не скованная ошейником, Лалех слышит каждый звук и понимает, что про обвинителей почти забыли. Люди переговариваются меж собой, обсуждая отчего-то Сагрона, и больше половины сказанного остаётся для неё загадкой. Однако никто их не останавливает и не призывает к тишине. Распорядитель задаёт вопросы, пока братья несут нескладную чепуху, а Киросский Тигр, кажется, и вовсе погрузился в собственные мысли.
Наконец, процедура подходит к концу, и Фараб снова выступает вперёд.
— По законам Джантии, мой господин, пострадавший может просить возмещения.
— Всё верно, — Сагрон кивает, оживляясь. — Во сколько сарбов господин Эль-Ханнон готов оценить жизнь своего человека?
— Он не был касфиру, господин, — голос Фараба продолжает возвышаться, и Лалех чувствует, что вот-вот оглохнет от звона. — А значит, я не вправе измерять его жизнь монетами. Я требую иной платы! Жизнь за жизнь! Стопы этой Касфиру не должны осквернять священную землю Кироса! В назидание для всех она должна сегодня понести кару. Должна расстаться с жизнью!..
После выкриков наступает тишина. Наверняка, Фараб ожидал обратного, но никто не поддерживает его — все прочие молчат, обращая взор и слух к Сагрону. И Киросский Тигр поднимается с места. Делает несколько шагов вниз по ступеням — расшитое золотом одеяние горит огнём, ослепляя Лалех, что оказывается к нему ближе всех.
Одинокая фигурка посреди огромного пространства. Перед всеми и отдельно от всех. Сама по себе. Она поднимается с колен, желая встретить приговор лицом к лицу, и Сагрон не возражает. По его бесстрастному лицу невозможно что-либо прочесть. Улыбка исчезла, как и лукавый прищур: теперь перед ней та самая маска, вытесанная из камня. И голос, всё такой же бархатный и невозмутимый.
— Право господина Эль-Ханнона неоспоримо: даже Тигр, немало времени проживший на этом свете, вынужден признать его и не тягаться более в остроумии. Касфиру по имени Лалех умрёт сегодня с последним лучом закатного солнца.