Ханноку не нравилось развитие событий. То есть, ему вообще с самого начала не нравилась вся эпопея с истинно-казнью-а-не-жертвоприношением, но теперь особенно. Он было расслабился слегка, когда процессия свернула не к главному храмовому комплексу, а к полю для игры в мяч, но как только кохорикаи затянули посвятительный гимн, тоска вернулась. Слишком уж все по правилам. Сарагарец правилами этими, признаться, раньше интересовался мало, тем более, что у южан ко всему был свой подход. Но когда он еще только начинал свой путь в укульском Доме, не решившись еще окончательно оставить ремесло и посвятить себя войне, то одной из последних заказанных ему работ был поднос для храмовых трапез, с росписью, посвященной Большому Жертвоприношению в годы Огненной Цапли. Заказ с политической подоплекой – напоминание беспокойным варварам, что именно это событие послужило предлогом и оправданием первого, самого блистательного и морально безупречного из Священных походов Ордена во внешние земли.
Сходство живописного прошлого и живого настоящего было щетинящим гриву. Сколоченный из дорогих, кедровых досок помост. Резная плаха, переносная, как раз для тех случаев, когда платформы на вершины пирамиды просто недостаточно. Узкий бронзовый топор полумесяцем, так напоминавший сарагарские "лунные". Разве что лезвие вогнутое, "рожками" наружу. Четыре жреца-прислужника в резных деревянных шапках и личинах. Даже горизонт на заднем плане – смесь зиккуратов и наследия Янтарной эпохи. Вплоть до громады многоэтажной башни. Слишком похоже, хотя южане более крикливо-цветасты, в шелке и драгоценных камнях, с мозаичными щитами и масками. Некоторые выбелили лица под черепа или закрасили кожу алым, между черных татуировок.
Ханнок решил, что становиться частью истории – вовсе не так здорово, как ему казалось в молодости.
Впрочем, одно различие было фундаментальным. Но являлось при этом развитием основной идеи.
Посвятительная надпись на подносе, выполненная его собственной, тогда еще пятипалой и некогтистой рукой, провозглашала, что изображенное действо - мерзость в глазах богов. Шердор На-Майтанне, безумный князь Цуна, нечестиво пролил кровь разумных, за что его покарал Орден и их союзники из восставших подданных. В тот день родился протекторат Укуля в законтурных землях. Великий зиккурат в Сарагаре, призванный возвеличить павшую династию, так и остался недостроенным. Более того, праведные победители снесли его верхние ярусы, построив на руинах и из обломков прославленный стадион Ламана, а также многие из зданий Верхнего города.
Ныне же, пятьсот лет спустя, в последние дни лета, Соун Санга, князь Кохорика, готовился рубить головы вторгшимся орденцам. На стадионе, недалеко от новой пирамиды, еще в лесах и без штукатурки. В городе, в котором отголоски сиятельного прошлого были поставлены на службу сынам и дочерям Кау и Нгаре.
Судя по лицам присутствующих, эти мнимые "варвары" были с северным прошлым знакомы и внезапной иронией судьбы искренне наслаждались.
Соун Санга вышел вперед, поющие подданные затихли в жадном предвкушении. Но прежде чем зачинать само действие он и впрямь уточнил, что это лишь показательная казнь. А не жертвоприношение, что вы. Одиннацатый век на дворе. Саэвар и впрямь был хорошим парнем. Да и как можно злить Теркану?
Сказано это было быстро, едва ли не скороговоркой. Почти скучающим тоном. Хотя и слышимо – акустика здесь была отменная. Горцы игнорировали эти слова с той же великолепной невозмутимостью, с которой дома Кенна не обращали внимание на эдикты Верхнего города о поддержании благой душевной математики.
- А теперь, люди города, люди гор и горячих ключей, посмотрите на них, наших пленных!
Люди Кохорика восторженно завопили. Храбрые воины приосанились, некоторые пихали свою добычу вперед, на всеобщее обозрение, или дергали за веревки, заставляя поникших сиятельных выпрямиться. Отвага – душа Нгата, но и осторожность – добродетель. Предусмотрительные южане расставили вокруг жаровни с тлеющей антимагией. Ожившие было орденцы снова присоловели, иных шатало. Ханнока беспокоил его собственный – поникший головой, в этой издевательской гирлянде из цветов, что-то бормочущий. Каким-то тонким голосом. Не вовремя он болеет.
Владыка Кохорика ходил по периметру помоста, жестикулировал, все более распаляясь. Он хвалил Орден. Говорил, какие они славные воины, как неустрашимы в битвах, какими могущественными злыми силами повелевают. Их кристаллы так сверкают, бронза хороша, а лошади - вкусны.
Несмотря на все нервы от предстоящего, Ханнок ощутил легкую досаду. А может даже и зависть. Толстяк шпарит по древнему канону. Детям Нгата достойно чтить противника, если тот заслуживает хоть малую толику уважения. Ведь чем сильнее враг, тем слаще – победа… Дома многие начали об этом забывать.
- Воистину, они страшны и искусны в алом убийстве, встречаться с ними в бою, что ладонью останавливать крушащую волну, кулаком прошибать гору! Но не для нас! Мы – дети Бури и Пламени. Мы потомки богов. Сильнее. Лучше! И сейчас мы преподадим им урок, покажем, как с захватчиками поступают настоящие нгатаи!
"Отрубленная голова плохо держит знания, варвар" – подумал Ханнок, уязвленный. Настоящие нгатаи, гни его спираль Омэль, можно подумать он – нена…
"Ох, к тьматери".
Давешний остекленный огарок вышел вперед и закрепил на подставке тусклый серый кристалл. Северный зверолюд его вспомнил – этот артефакт он видел в руке у зарубленного горожанина в день первого штурма. Вероятно, убитый был культистом. Интересно, зачем камень князю сегодня?
Огарок слышимо вздохнул, выдохнул, сквозь зубы. У Ханнока защипало на языке, по коже пробежали мурашки, топорща отрастающий гребень волос на спине.
Воздух над подставкой задрожал. А потом словно окно отверзлось, в нечётко очерченном парящем круге показалось лицо. Золотокожее, с серебряными глазами. Вот, похоже, и довелось увидеть в живую знаменитые орденские передатчики.
- Какого ты меня вызываешь сейчас? – сказал укулли. Тут же осекся:
- Кто ты? Что это за нгатайщина?
- Мы приглашаем вас приобщиться к местным радостям, высокородие, - остекленный огарок изысканно поклонился, указывая рукой на ряды пленных. На языке Сиятельных он говорил странно, такого акцента сарагарец еще не слышал.
Орденец в окне передатчика дернул щекой, глаза сверкнули. Круг начал схлопываться. Но не продолжил.
- Э нет, ты будешь на это смотреть! – прошипел дикий маг. Изображение задрожало, а потом раздалось вширь, открыв не только лицо орденского связиста, но и длинный стол за его спиной, а также матерчатые стены шатра. За столом сидели командиры в пышных, но уже потускневших доспехах, как Сиятельные, так и простецы, а еще жрецы и мастера в тогах. Похоже, как раз сейчас был совет.
Ханнок ошибся. Соун, похоже, предусматривал и планировал все. Семья Санга продолжила любимое дело – доведение врагов до белого расплава. Им бы на герб не башню Кохорика, а стрекало, которым бесят жертвенных быков, чтобы они бросались на закольщика.
- Приступим, герои! – князь не глядя, требовательно качнул ладонью. Жрец в маске вложил ему в руку топор. Крайнего в ряду толкнули в спину, он пошатнулся, едва не упал, но гордо вскинул голову. Ему перерезали стягивающую запястья веревку. Два жреца схватили орденца за руки, поволокли к плахе, бросили на вырезанную впадину. По ее состоянию - жертвенником уже пользовались, и не раз. Четвертый жрец удерживал золотую голову. Судя по ругани вполголоса – за волосы было бы удобнее, чем за уши.
- Кау, отец наш, укротитель огня, хаос благой, слава тебе!
Хрясь.
Удар вышел великолепным, чувствовалась практика. Платформы и крыши соседних зданий, заполненные народом, крикнули, в унисон:
- Видим! Видим это!
- Нгаре, мать наша, победившая бурю, ярость благая, тебя мы чтим!
-Видим это, свидетельствуем!
Хрясь.
- Ахри, наш дядя, сокрушитель скал, добрый порядок!
Хрясь.
Хрясь.
Хрясь.
Пленники разошлись быстро. Иштанне. Новой четверке. Чтобы фон смягчился. За руки, держащие лезвия. Богатый урожай овса. Долгих лет Великому князю. Чтоб сдох полосатый жук.
И вот, осталось трое последних. Старикашка под стать своему ловцу - Доннхаду. Второй, совсем молодой еще паренек, его вел остекленный огарок, выгоревший на сегодня и сдавший вахту по поддержанию передатчика другому сородичу. Старик обрел, а может и не терял силу духа. А вот юноша сдавал, уже открыто плакал и слабо дергался, порываясь вырваться. Нехорошо было это, оставлять его напоследок…
И последний, третий, его собственный, который уже, похоже, перестал понимать, где находится, хотя из-за шлема сказать сложно.
К удивлению Ханнока, следующим указали не на Донхада или дикого мага, а на него. Внутрее вздрогнув, он отпустил веревку и толкнул пленника вперед. Тот безропотно зашагал к плахе.
"Ну, давай, время пришло, говори!"
Пленник молчал, даже когда с него содрали шлем и повалили на жертвенник. Ханнок впервые смог рассмотреть его лицо, без полумрака, головной боли от пошедшего в разнос фона или чадящей антимагии. Настоящих Сиятельных сарагарец видел мало, но этот показался ему… женщиной?
"Тьмать".
Что ж. Жертва молчит. Это ее дело. Его было дать ей возможность. Возможно, так даже лучше. Уж точно – спокойнее.
Князь, на редкость выносливый человек, уже поднял топор для очередного удара. И только тогда может-быть-и-пленница крикнула:
- Сим объявляю, я потомок Кау и Нгаре!
Едва понятно. Нгатаик - не для волшебных уст. Но на редкость хорошо слышно. То ли отчаяние сил прибавило, то ли так срезонировало от местного фона.
Остекленный огарок рывком подался вперед, и рявкнул, неожиданно:
- Подтверждаю!
Соун Санга замер, с топором. Ханнок, сам себе удивляясь, рявкнул:
- Она.. Он… Этот признал себя человеком!
Князь криво, недобро ухмыльнулся. И пинком столкнул отныне однозначно неугодную жертву с алтаря. Сиятельная скатилась вниз и замерла, тяжело дыша и тараща уже подернутые чернотой глаза. Похоже, она сама до конца не понимала, что произошло.
Старик-орденец неожиданно сам вышел вперед, едва не схлопотав лезвием до срока от ошалевшего Доннхада. Сухой, гордый, неистовый. Проходя мимо скорчившейся женщины он демонстративно сплюнул на землю у ее ног. И сам вытянул шею на плахе. Похоже, этот-то язык бездушных понимал.
Князь почти нежно огладил безволосую голову ладонью и поднял топор в очередной раз.
- За вразумление нелюдей!
Хрясь.
Соун Санга повернулся. Под его взглядом Ханнок обдумал свою жизнь. Но потом владыка Кохорика расхохотался:
- Кажется, наш добрый гость лишился радости от победы! Как учтивый гостеприимец, я не могу такого допустить. Господин Матоленим, раз уж вам все равно, одолжите ему своего!
- Как пожелаете, князь, - поклонился огарок, видимо тот самый господин Матоленим. И подтолкнул вперед "своего" мальца.
А потом Ханнок в некотором изумлении осознал, что князь протягивает ему топор.
- Добрый гость, не робей, тебе оказана великая честь! – промурлыкал Соун, хищней любого шестолапа.
- Делай что он говорит! – прошептал на грани зверолюдской слышимости Аэдан. Сарагарец уже и забыл о нем.
Ханнок подошел к плахе, едва не поскользнувшись по натекшей крови. Такой же алой, как у простецов. Мальца сообща уже прижали к ритуальному полумесяцу, но он еще сумел пролепетать на родном языке:
- Не надо рубить!
- Руби, - ласково отозвался князь, образованный человек.
- Не надо рубить!
- Руби! – словно стальной коготь из мягкой лапы.
- Да скажи им, что я сказала! Скажи! – ожила женщина-орденец. Находившийся рядом Доннхад наступил ей на спину копытом, пригвождая к доскам.
- Не надо рубить…
Ханнок тюкнул. Нерешительность – враг для воина, удар вышел смазанным. Бронза вспорола краем золото, парень забился и закричал. Державший голову жрец с проклятием отшатнулся, выпустив. Он едва не лишился пальцев.
- Твою же тьматерь, аккуратнее надо! - укоризненно вздохнул Соун Санга, потом широко улыбнулся и воскликнул на весь стадион:
- Видите, как он ненавидит Орден! Какая свирепость! Какая жестокость!
"Еще одно разочарование и ты покойник" – услышал Ханнок.
- А я всегда говорил, что северяне – дохлые слезливые ничтожества, и нам следовало… - рыкнул Доннхад.
Следующий удар до половины загнал топор в колоду, безнадежно погнув и расщепив. Теперь только на переплавку и дрова. Голова отскочила и покатилась по помосту. Ханнок посмотрел на Доннхада. Доннхад заткнулся. На полпути к нему сарагарца остановила рука на плече. Князь сказал:
- Другое дело.
Остаток церемонии Ханнок запомнил плохо.