-- Ты ли это – усмехнулся рыжий наемник, пряча медальон в кармане. – Человек, который желает знать все?
Золотые ленты обыскивали одежду, оставленную культистами у берега. Тиберий подсчитывал связки с зубами. Кости мелодично звякали друг о друга. Кто-то уже споро рыл общую могилу.
-- Люди меняются вместе с миром, Дилан.
Каменная баба безучастно взирала на них, руками обхватив живот. Старик обмазывал изваяние кровью, обновляя истершиеся символы. Что-то из древнего имперского с примесью современного диалекта десятиградцев. Заговоры на обильный урожай, теплую зиму и удачу в ратном деле. Последний рунир, подведенный наполовину, можно было перевести как львицу или мать.
Мать. Сальва простонал. Ну конечно, культисты в своей вере зашли в совершенно далекие дебри. Когда Аллат осталась нема к колосьям пшеницы и ячменя, они обратились к темной ее стороне, принося кровавую дань. Магия, основанная на жертвоприношении. Кажется, Изволд был прав. Это всегда заканчивается плохо.
-- Поговорим?
Карл сумрачно глядел на каменный идол, сцепив руки за спиной.
-- Ты выбрал явно не лучшее время для беседы.
-- Другого может не быть. У каждого есть черта, после которой не будет возврата, напарник. Сегодня ты ее прочувствовал на собственной шкуре. За ней – пропасть. Переступишь и упадешь так низко, как никогда прежде.
-- Не нужно читать мораль, Тоффенбах. Я знаю этот мир. Его ночь и его день. Я разбираюсь по какую сторону нахожусь.
-- Дети, Сальва. Если бы не я, ты мог приказать то, о чем жалел бы всю оставшуюся жизнь. Скажешь, я не прав? Молчишь? Правильно, молчи. Я буду говорить. Я наблюдал за твоим ростом. Каждую неделю ты открывал для себя что-то новое, познавая и изучая, радуясь тому, что приобретал и делясь с другими. Но, раз обжегшись, изменился. Та девушка, Греттэль.
-- Что с ней?
-- Ее забили до смерти, вот что. Смерть не из приятных. Милосерднее всего было всадить кинжал в сердце. Но легкая смерть не входила в твои планы. Ведь тогда Золотые Ленты не могли прославиться в один миг. И этот, из Душителей. У него была семья, были дети. Ты отрубил ему голову без милости. Без сомнений. Ты понимаешь, к чему я веду, Сальва?
-- Да, Тоффенбах. Ты боишься, что я стану таким же как они и потяну вас за собой. Головорезом без принципов и прочего. Только есть одно «но». Греттэль любила убивать. От ее забав пострадали семьи Золотых Ворот. Она заслужила такую участь. А тот преступник с рубиновыми серьгами был не лучше. Как думаешь, дети станут горевать по ублюдку, без жалости вешающему на ветвях людей? Думаешь, он был ласков и нежен с женой и детьми? Я считаю, что нет.
-- Ты говоришь, что у каждого есть предел, Тоффенбах, но не думай, что знаешь его. Не тебе быть моей совестью. Я видел, как ты избавился от Уоллеса у подъемного моста. Всадил ему кинжал под ребра, и не раз. Он был случайным свидетелем, даже не опасным. Его можно было вырубить, ударить рукоятью по затылку, сдавить сонную артерию. Но ты выбрал смерть – потому что она эффективнее устраняет препятствия. И главное – навсегда. Так что не говори мне о черте. Ты никогда ее не видел.
-- Помнишь, что я казал тебе, когда ты показал мне прирученного волка? – хрипло сказал Карл. С каждым словом из его рта вырывались облака пара.
-- Я помню все. Таков уж я есть. Убить может каждый, но оставить жизнь – единицы. Вот что ты тогда сказал.
-- Именно. Я знаю, почему ты это делаешь, Сальва. Хочешь стать знаменитым, богатым. Ждешь, когда тебя представят ко двору. Вот только дожу, графам и баронетам плевать на наемников. Они нас не отличают от бандитов и используют как оружие для мелких войн с соседями. Сколько раз тебя приглашали во дворец дожа? В этот красивый и не достижимый храм голубых кровей, с пилястрами на колонах и мраморными грифонами у подножия ступеней. Ты не был там ни разу, хотя избавил город от всех шаек на многие мили окрест. Люди стали чтить и прославлять тебя после этого? Нет, не стали. Они бросают в нас огрызками и убегают с хохотом. Не переступай черту, Сальва. Оно того не стоит. Она того не стоит.