- Ум, хороша! - Аэдан укусил золотистый ломтик и прикрыл глаза, чувствуя, как сочная дыня тает на языке.
- Привратник может и Злой, но садовник из него отменный, - Хама впился клыками в свою дольку.
Они сидели за длинным столом на террасе, нависавшей над обрывом акрополя. Отсюда открывался великолепный вид на долину, а вечно дующий с юга ветер уносил запахи города прочь. Колонист, которому по жребию достался старый храмовый сад, неплохо устроился, превратив его в открытую таверну для таких же старых вояк, уже ценивших покой сильнее битья лиц и морд.
Огарка с рыжей девицей он оставил в аптеке, сразу после того как купил настой от отравления отемнителем. Паранойя назойливо твердила, что это он зря, но добрый доктор так увяз в диспуте с местными о пользе ампутаций, что отдирать пришлось бы дубинкой по затылку. Да и надоела вся эта компания ему хуже тсаанского кислого вина. А потому он сбежал, попросту сбежал в помянутую Хамой таверну. Поначалу, правда общаться с ним было тяжеловато – извечный побочный эффект озверения. Но терканайское воспитание, выпивка и пара баек из прошлого помогли заново проассоциировать новую морду со старым другом.
Перемыли кости вождям молодости, выпили за их упокой. Справились о близких, выпили за упокой и за здравие. Посетовали на молодежь… просто выпили.
Аэдан примерно так и представлял себе разговоры боевых товарищей, встретившиеся спустя пятнадцать трудных лет. А вот себя в роли такого ветерана – уже нет. Хама несколько раз попытался вызнать, что же такого он насмотрелся на севере, что так взвинчен, но терканай тактично уводил разговор прочь. Друг знал его слишком хорошо, чтобы настаивать.
- Слушай, я так понимаю ты все еще в княжьих людях ходишь? - наконец сказал терканай, - Если хочешь, я могу замолвить словечко в клан. Тебе всегда будут рады у Кан-Каддахов.
Уже на середине фразы понял, что поторопился. Хама как-то съежился, отвел глаза. Это было странно – когда он еще не был зверолюдом, то часто прямо заявлял, что не прочь уйти в общинники. А где на Юге найти более влиятельный клан?
- Сейчас не лучшее время, Аэд.
- Ладно, как знаешь, - примиряюще поднял руки Кан-Каддах. Некоторое время ели молча.
- Вот ты где! – рявкнули рядом с тяжелой интонацией, наводившей на мысли о свинцовом бойке кистеня. Аэдан как раз планировал приступить к обильно жареному в масле картофелю полосками, с чесноком и тертым хреном – вредному, говорят, но такому родному! С сожалением поднял взгляд от тарелки и увидел знакомый оскал. Задира с моста. Не надо было расслабляться.
- Шарру, ты что, спирта надышался, раз сюда с оружием пришел? – ощетинился Хама. Корнокрылый лишь фыркнул – до пересменка был еще час и облюбованное гарнизоном заведение почти пустовало.
- И впрямь, надышался, - шмыгнув носом, очень осторожно сказал безрогий и потянулся к поясу с мечом. Аэдан заметил и вскинул ладонь, хотя его-то заставили сдать клинок на входе.
- Я понимаю, ты не любишь Кан-Каддахов. Я и сам себя не люблю. Но мне с тобой делить нечего…
- Нечего. Ага. Конечно, - скупо отвесил слов Шарру, постукивая кончиком обсидианового вкладышного меча по столу. Затем сорвался на крик:
- Твой меднолобый щенок оскорбил меня! Как животное! Прямо перед всей гильдией!
- Так… - а вот этого Аэдан, признаться, не ожидал. Надо было нобиля запереть перед выходом. И связать. А чтоб наверняка – еще и бросить в клетку.
- Слушай, друг, ты сам заметил, щенок - меднолобый. Он тебе возместит, золотом. Обещаю.
- Укульский конь тебе друг, брат и суженый. Я буду добиваться поединка!
Аэдан ощутил себя неправедно упеченным в лечебницу для безумцев мучеником, сбежавшим, наконец, домой и обнаружившим там с десяток Саэваров Великих и три аватары Нгаре.
- Слушай, человече, - встрял Хама, - Иди-ка ты своей дорогой, пока тебе еще деньги предлагают. Тебе спирт в голову ударил. Поединки запрещены.
Шарру покачал головой, скрипнул клыками. Зрачки у него расширялись все сильнее, то ли от наведенного спиртом, то ли от вполне обычного амока.
- Запрещены. Да. Голосом Кан-Каддахов, Кан-Каддахами, ради Кан-Каддахов. От вас нет житья. После того, что вы сделали в Каураке…
Терканай взял с подноса еще один ломтик. Между пальцев потек сок.
- А что такого мы там сделали?
Шарру зарычал, перебрал меч в ладони и подскочил ближе. Аэдан, не изменившись в лице, швырнул ком дынной мякоти в глаза корнокрылому. Ушел в сторону, по пути метко врезав сапогом в зверолюдское колено. Шарру по инерции пробежал два шага вперед, развернулся, протирая красные глаза.
- Уймись, придурок! – сплюнул Аэдан.
- Ты покойник!
- Княжьим именем, прекратить! – а это уже Хама.
Гильдеец не глядя ударил вскочившего таможенника под дых и напал снова, перехватив рукоять обеими руками. Метил в шею, уже не драка. Аэдан подставил под удар подхваченный стул, раз, другой, по полу застучала обсидиановая крошка. Третий разнес мебель на куски, щербатое лезвие чиркнуло по плечу. Кан-Каддах удержал в руке остро обломанную ножку и четко вбил противнику в горло, отшагнул назад, создавая пространство для маневра. Но четвертого не последовало.
Шарру стоял, пошатываясь, даже не пытаясь зажать рану. Стремительно тускнеющие глаза смотрели слишком далеко.
- Я.. иду… к вам…
Упал, улыбаясь, счастливо и жутко.
- Тьмать! Напомни мне тебя не злить! Тьмать… - в перерывах между кашлем просипел Хама, сглатывающий и растирающий ладонью солнечное сплетение.
Когда все чуть успокоились, перевязали рану, оттащили и засвидетельствовали корнокрылого, Аэдан отвел друга в сторону и сказал, тихо и медленно, словно на язык жернов нацепили:
- Хама, что мы сделали в Кауараке?
- Аэд, это уже не смешно… Ох, мать наша Нгаре, ты же и впрямь не знаешь! Полтора года спустя как ты уехал старик ввел войска в город прямо перед съездом князей. Никто точно не знает, что причиной, вот только Кан-Каддахи схлестнулись с горожанами… Сейчас это называют Резней в День Киновари.
Аэдан прикрыл глаза ладонью.
- И ты мне не сказал?
- Прости! Все уже так привыкли, что я… прости. Но неужели на Севере об этом не знают? Боги свидетели, из всех людей, я думал, что уж ты…
- Я был далеко. Северяне – запуганные идиоты, - Аэдану, наконец, изменила выдержка и он саданул здоровым кулаком по столешнице, едва не добавив к порезу разбитые костяшки.
- Священный город! Он и впрямь наконец впал в маразм, скажи мне, Хама?
- В общем, теперь никто не любит Кан-Каддахов, - уклончиво ответил безрогий, затем добавил, чуть злее, - И просто большекрылых заодно.
- Мне надо вернуться к моим бестолочам.
- Погоди, дай я тебя провожу.
- Боишься, что сбегу до суда? – невесело усмехнулся терканай.
- Боюсь, что ты по пути еще кого угробишь и взорвешь этот чудесный город, - в тон отозвался Хама, оставив недовысказанным “и так теперь с начальством объясняться”.