[Степан Мазур]

«Вещь» редко бывает первым романом. В очереди творчества она стоит под номером №, часто теряясь в других работах и пиратских черновиках, поэтому её не сразу замечают. Так вот для меня сейчас самый важный роман на творческом поприще это – «Тай». И так уж получилось, что это мой девятый роман, официально запущенный в личную библиотеку и изданный в издательстве Стрельбицкого.



Это роман-откровение с погружением в тайский колорит и традиции. Он не имеет отношения к личной жизни, и не собирается пугать Вас биографией. Это мистический роман о жизни в Таиланде и мальчике, который в 10 лет потерял родителей в ужасающем цунами 2004 года. Жизнь «под рукой Будды» не бывает полностью жестока. Забрав у мальца всё, в ответ она даёт ему «Дар потерь» – способность видеть и взаимодействовать с тонким миром. Сирота всерьез рискует стать экзорцистом и остаётся жить при храме на Пхукете. Что будет с ним дальше? Об этом Вы узнаете из романа.

Первая глава в подарок. Продолжение можно скачать тут.

С уважением,
Степан Мазур.

Скрытый текст - Текст:

Глава 1
- Цунами -
Декабрь, 2004 год.
Таиланд, остров Пхукет.
Международный госпиталь.
– Так что, Славик, останешься здесь на ночь. Ничего страшного. Утром приедем, заберём, – голос мамы успокаивал.
Молодого человека 10 лет от роду морозило, но лекарства уже начинали действовать. Кожа приятно зудела под охлаждающей мазью. Накатывала усталость. Хотелось одного – спать. Обезболивающие клонили в сон. Наверное, впервые за всё время семейной поездки в Таиланд, Славик не спорил. Потому даже младшая сестра смотрела на него с сожалением. А обычно суровый отец выдавил улыбку, взъерошил хмурому мальцу волосы и буркнул:
– Держись, боец. Утром будет легче. До Нового Года отойдёшь. Наверстаем. – И тут же добавил укоряюще. – Вот на кой чёрт вообще было в бассейн лезть? Сказали же в номере сидеть. Ты хуже Алёнки. Страховка на случай мощного загара не предусмотрена.
– А я то чего? – Возмутилась семилетняя сестричка. – Не я же сгорела на солнце.
– Я же под зонтиком, – буркнул Слава в ответ, ощущая языком вылезшую после высокой температуры на губе простуду. За час с небольшим купаний после обеда в бассейне, пока родители ездили на шопинг в Пхукет-таун с сестрёнкой (сдались им эти силиконовые подушки!), он сгорел так, что кожа сходила слоями. А всего то и стоило, что задремать после плавания и не заметить, как тень от зонтика сместилась. Даже на море не сходил! Обидно, больно. Пусть родители только попробуют не взять его в центр в следующий раз. Он тогда всем покажет, что такое истерика!
– И я не Слава, я Тай. Просил же, па! – Добавил мальчик. Подобную кличку он себе придумал в аэропорту два дня назад, сократив название страны, в которой вся семья отдыхала туристами.
Мать молча поцеловала в щёку и задёрнула занавеску, разделяющую комнату с пациентом-соседом. Просторная, стандартная палата на двоих обойдётся семейному бюджету в копеечку, так как каждого туриста сразу предупреждают, что сгореть на солнце – это не страховой случай.
Старый таец, лежащий на соседней койке, неприятностей не доставлял, но мать всё равно оградила от него занавеской, чтобы ребёнок не докучал пожилому человеку. Тайцы любят детей. Мать прекрасно знала, что стоит её Славику прийти в себя, как замучит совершенно незнакомого человека расспросами. А тот и рад будет отвечать. Даже если не знает, что ему говорят. Главное, улыбаться. Ещё и подарит что-нибудь. Слава знает, как выцыганить на всех языках мира.
Сынуля начал практиковаться в английском языке ещё в автобусе трансфера, доставляющих семью из аэропорта Пхукета в гостиницу. Менее чем за час развоза досталось за коммуникабельность англоязычному голландцу. С ним Славик познакомился, подружился и не забыл напроситься в гости, как только будет в Амстердаме. Мать вздохнула спокойно лишь тогда, когда автобус развёз их по разным гостиницам. А то могут и всерьез принять его желание побывать в гостях.
Дверь палаты закрылась. Система кондиционирования воздуха работал совсем тихо. Славик вздохнул и прислонил щеку к подушке, проваливаясь в глубокий сон. Уснуть пришлось на животе. На спине лежать не получалось, так как больше всего досталось плечам и шее. Красные как помидоры, эти части тела молили о пощаде.
Разбудил грохот в коридоре. Сколько прошло времени, Слава не знал. Десятки встревоженных голосов звучали на тайском, английском. Слышал и русский. Ловя обрывки фраз, Демченко понял, что этим утром произошло что-то ужасное. Такой шум просто так в больнице не поднимают.
– Что случилось? – Спросил Слава сначала на русском, а затем повторил на английском.
Старик на соседней кровати сделал каменное лицо и молча щёлкнул пультом от висящего на стене телевизора. Слава через боль заставил себя перевернуться на спину, чтобы было видно экран. Новостной канал показывал встревоженных ведущих. Они говорили на тайском, но снизу большими буквами было написано, в том числе и на английском: «Катастрофа на Пхукете!»
Ловя знакомые английские слова в дубляже бегущей нижней новостной строки, Слава ощутил, как внутри что-то оборвалось. Холодный, липкий страх побежал по телу. Слёзы потекли быстрее, чем мозг осознал всю серьёзность ситуации. Просто внутренние ощущения опередили мыслительный процесс и простые слова «цунами», «пляж Карон», «пропали», «погибли», «разрушены», сложились в печальную, до безобразия горькую картину мира.
– Мама! – Закричал Тай, но кричать было не кому. Хуже всего, он не знал к кому обратиться. Где его родители?!
Полное понимание ужаса ситуации пришло несколько позже, когда взгляд безотрывно ловил картинки ужасающих разрушений на телевизоре. Вертолёт снимал остров сверху и показывал крупным планом смытые дома, отели, перевёрнутые автомобили, выдернутые столбы и пальмы. Словно нарочно оператор выхватил знакомую крышу отеля на Патонге, где отдыхала семья Демченко.
– Не-е-ет! – Закричал парень и зарыдал в подушку.
Дверь палаты раскрылась. Слава хотел броситься к доктору с расспросами, умоляя его связаться с родителями, но при одном виде каталки отпрянул. На ней лежал окровавленный, полуголый мужчина: синюшная рука, кусок доски, торчащий из бицепса, огромная гематома на руке, оплывшее лицо, которое представляло собой почти один сплошной синяк. Все вопросы пропали. Славик видел эту картину всего несколько секунд, но их хватило, чтобы эта картина навсегда запечаталась в сознание.
Закрыв глаза, Славик уткнулся в подушку и заревел уже глухо, тихо.
Так Станислав Демченко стал одним из тысяч туристов в Таиланде, семьи которых 26 декабря 2004 года пострадали от цунами. Землетрясение на дне Индийского океана спровоцировало огромную волну, которая обрушилась на остров Пхукет и прошлась по побережью континента, уничтожая любое понимание людей о счастливой встрече Нового Года с пометкой «2005».
Пока Таиланд просыпался и готовился встречать новый день, мощные толчки морского дна привели к смещению огромных масс воды в океане. В открытом море это выглядело как невысокие, но протянувшиеся на тысячи километров водяные полукруги. С невероятной скоростью вплоть до тысячи километров в час они устремившиеся к берегам Таиланда, Индонезии и Шри-Ланки, отмечая себе триста тысяч жертв. Приближаясь к мелководью, волны замедлялись, но приобретали огромные размеры высотой с многоэтажный дом. Эти волны несли энергию разрушения и обрушили их на юго-западное побережье Пхукета и соседние районы: Краби, Пхи-Пхи, Симиланы, Ко Чанг и соседние районы на побережье.
Практически все основные пляжи западного побережья острова пострадали от волны. Особенно досталось Камале, Патонгу, Карону и Ката. Они получили наибольшие повреждения. Волной смыло и многие гостиницы первой линии на пляже. В том числе ту, где остановилась семья Демченко. Об этом Слава узнает позже. Сейчас же его вместе с дедом-тайцем, как не слишком тяжёлого пациента, выкатят на кроватях в коридор переполненного госпиталя. Там мальчик впервые увидит, что такое горе и безумие от потерь.
Тай не знал, что примерно через час после землетрясения в море, остров предупреждал о трагедии: животные и птицы в беспокойстве убегали прочь в джунгли, смолк шум прибоя, а вода в море резко ушла от берега. Заинтригованные люди стали выходить на обмелевшие участки морского дна, чтобы собрать обнажившиеся ракушки и рыбу. Надвигающуюся стену из воды никто не видел до последнего. Она не имела гребня, визуально сливаясь с морской гладью. Когда ее заметили – было уже слишком поздно. С огромной скоростью она принесла на остров огромные потоки взбесившейся воды, сметая всё на своём пути.
Океан прошел вглубь суши на сотни метров. Сама коса смерти обрушилась на побережья и когда её силы иссякли, это был обман. Движение воды остановилось, но лишь для того, чтобы с такой же скоростью устремиться назад. Те, кто пережил первый удар, пострадали повторно, смываемые в Андаманское море. Уходящая вода бросала людей и животных на строения, перемалывала вместе с бетоном и кусками земли, рвала арматурой и досками, крушила о рекламные вывески и автомобили. Людей и все живое било током от разорванных кабелей высокого напряжения и уничтожало всем, что попадалось на пути. Бешеный поток не щадил никого.
После того, как все закончилось, взору уцелевших предстала ужасная картина: полностью разрушенная инфраструктура на пляжах, автомобили на деревьях, стены отелей на холмах, катера и лодки закинутые в джунгли на расстояние до двух километров. Всё, что было построено на берегу, перестало существовать. Всё, что уцелело, было занесено песком, тиной, морской травой и землей. На бывших улицах плавала мебель и продукция магазинчиков, одежда и еда, перевёрнутые макашницы можно было обнаружить на балконах домов. Но что хуже всего: повсюду в беспорядке валялись тела людей и животных. Тех, кто не пережил цунами, находили повсюду.
Словно ощущая всё это, представляя тысячи раз в своем не окрепшем разуме, Тай понял, что сходит с ума. Одна всепоглощающая душевная боль потери родных и близких захватила его целиком. Внутренняя боль самого десятилетнего подростка стала настолько невыносимой, что проявила себя на голове. За это утро в коридоре Тай поседел. Седые локоны перемешались с его русыми волосами, взращённые словно среди криков боли и слёз, звучащих рядом в коридоре.
Выдрав клок волос, и разглядывая седые кудри, Славик поймёт, что больше не может находиться в отделении. Словно сходя с ума, он услышит и увидит такие вещи, которых просто не может быть в реальном мире: люди вокруг него двоились, светились всеми цветами радуги, с преобладанием тёмных цветов. Их тонкие тела то растягивались до потолка, то сжимались до горошины.
Считая всё это жуткой галлюцинацией, мальчик твёрдой рукой откинет одеяло и поднимется. Среди толпы нуждающихся в немедленном лечении людей мало кто обратит на него внимание. Он спокойно напялит на зудящую кожу свои шорты, майку, накинет кепку, вденет ступни в сандалии и выберется на улицу, стараясь как можно быстрее уйти подальше от этого безумия.
Странности, однако, продолжатся и на улице…
Славик обошёл гору бутилированных упаковок с чистой водой. Её только что привезли службы спасения и одна из многих некоммерческой организацией, не оставшейся в стороне от общей для всех беды. Доставляли полезный груз обычные грузовики с местными номерами.
Мальчик осмотрелся. Толпы тайских добровольцев, не оставшихся безучастными, быстро и старательно разгружали полезный груз на ступеньки госпиталя.
Ступив на полосу света из-под козырька здания, Славик натянул кепку пониже на волосы и поморщился, двигая плечами. Спина прилипла к майке. Мазь, которой вчера намазали на ночь, покрылась коркой. Кожа под ней болела даже при лёгком прикосновении ткани. Но этого парень не замечал. Мир для него стал слишком сложным, многогранным. Разум играл с ним в странную игру, которой он не понимал.
Спешащий таец задел парня локтем, тут же извинился, не видя дороги из-за гор ящиков поверх рук. Славик отшатнулся от него. Не столько от обиды за толчок, сколько от удивления – ведь поверх упаковок с водой коренастый таец нёс большую белую змею без глаз. Толстая как удав, она оплела его шею и покоилась большей частью кольцами вокруг головы человека.
«Это ещё что за факир? Зачем сейчас фокусы?» – Подумал Тай.
Мальчик проморгался и попытался снова разглядеть змею, но таец уже скрылся в холле госпиталя вместе с ней.
– Зачем ему нести в больницу змею? Что за бред? – пролепетал Слава и ущипнул себя за руку. Оказалось больно. Более того, яркое солнце уже жарило асфальт и духота
вызвала приступ тошноты. Захотелось пить. Демченко, сочтя увиденное за новые галлюцинации от обезвоживания, подошёл к грузовику.
– Пить, пожалуйста. Хочу пить, – заговорил он как можно громче на английском.
Вид его обгоревшего носа и облазивших щёк был настолько жалобным, что один из носильщиков нашёл время остановиться и извлечь из упаковки бутылку.
– Держи, – сказал он на английском.
– Спасибо, – поблагодарил Славик на английском и отошёл к траве, прячась в тень от пальмы.
Найти свободное место даже вдалеке от входа оказалось непросто. Вся территория госпиталя превратилась в полевой лагерь: машины скорой помощи, грузовики, каталки, палатки, что более ужасно – чёрные, закрытые мешки, в которых как понимал молодой человек, были тела людей. Тут же рядом стояли капельницы для живых и ещё живых. Для тех, кто боролся за жизнь совершались перевязки. Порой экстренная медицинская помощь оказывалась прямо под открытым небом: на скамейках, лужайках, каталках. Как местным, так и туристам, пытались спасти жизнь или облегчить страдания. Никто в этот день не спрашивал о медицинской страховке или страховом полисе. Не считали и потраченное лекарство.
Славик отпил воды, продолжая разглядывать округу. Почти у самого въезда раскинулся полевой штаб в виде армейской палатки натовского образца. Там пытались вести учёт прибывших и составлять списки погибших, вести опознания. Напротив штаба раскинулась полевая кухня, где уже что-то готовилось. Промёрзшим после гидроудара людям требовалась горячая еда. Потому из трубы переносной кухни уже шёл дым. Для тех, кто не пережил удар, вскоре тоже зажжётся дым. Крематории будут работать с многократной нагрузкой все ближайшие недели.
У входа в госпиталь рядом с бутылками воды люди принялись разгружать очередной подъехавший грузовик. Один из ящиков упал, и Славик увидел продолговатые, армейские коробочки – сухпайки. Всё это происходило с ним в реальном мире. Но на фоне этого мира постоянно пытался проявить себя другой. На фоне постоянной суеты людей и неумолкающих разговоров, он видел странных цветастых животных, мелькающих среди людей.
«Животных? Откуда они? Почему разбежался зоопарк?»
Тот, кто решил именовать себя Таем, присел на свободный клочок травы и продолжил пить воду маленькими глотками. От увиденного порядком стошнило. Сил стоять больше не было. Да и куда идти? Родителей смыло волной, он теперь один. Никто не придёт. Никому не нужен. Ещё и с ума сходит от удара. Он бредит. Не может быть вокруг столько животных. Людям сейчас вообще не до них. Вокруг столько смертей.
По щекам от осознания собственного бессилия потекли слёзы. Слава молча лил их и пытался пить воду, заглушая тошноту. Он был самым несчастным и одиноким существом во всём белом свете. Лишь вид истерзанных стихией людей вокруг и их боль, которая читалась на лицах, не давали ему расклеиваться полностью.
«Надеяться не на кого. Я должен быть сильным. Я не такой малёк, как Алёнка». – Подумал мальчик. Образ сестры, всплывший перед глазами, заставил выронить бутылку. Слава зарыдал, больше не в силах держаться.
– Мама…
Пожилая тайка, несущая ящик в руках, отложила ношу и подошла, обнимая за плечи. Прикосновение к коже было болезненным, но Слава не взвизгнул, не отстранился, ощущая во всей возникшей внутри пустоте необходимость хоть в толике душевного тепла. Пусть даже от совершенно незнакомого человека.
– Бедный, седой совсем стал, – проговорила тайка, когда кепка сползла от прикосновения, и обнажились волосы мальчика.
Слава сглотнул ком в горле, не поняв ни слова. Ком и не думал исчезать. Заставив себя отстраниться, Демченко сложил руки в жесте «вай», означающем одинаково, и приветствие, и благодарность, и расставание.
– Спасибо. – Сказал он по-английски.
– Как тебя зовут? – Спросила тайка на том же языке.
– Я…Тай, – заявил Слава и отвернулся, стараясь больше не смотреть на пожилую, добрую женщину.
Мальчик быстро пошёл к воротам, вновь натянув кепку почти до бровей. Его и там никто не задержал. Поток людей, входящих внутрь и выходящих наружу был такой, что ближайшую ограду просто сняли, чтобы не было давки. Монолитными заборы не выглядели и разбирались легко. Здания вокруг вообще казались лёгкими, воздушными, с минимумом бетона и кирпича. Зачем большие стены и мощный фундамент в жаркой стране? Лишь после цунами все здания на побережья начнут строить с расчётом на удар стихии. Они окрепнут. Будут введены новые нормы для архитектуры.
Ближайшая улица была забита городским транспортом – автомобили и мотоциклы стояли на каждом бордюре. Однако, главные подъездные трассы были свободны, не мешая машинам скорой помощи и армейским грузовикам подъезжать к госпиталю. Автомобили, на которых люди самостоятельно добирались до больниц, даже если и бросались на дорогах впопыхах, чтобы на руках донести пострадавших до госпиталя, без всяких церемоний нещадно убирались эвакуаторами или группой людей вручную, чтобы не мешать проезду. Разумный подход, диктуемый чрезвычайной ситуацией, отодвигал личное имущество на второстепенные роли.
Славик пошёл вдоль улицы Чалемпракиат Роуд, как гласила табличка на одном из зданий. Ноги вели, не особо понимая, куда он идёт и зачем. Но не идти он сейчас просто не мог, так как понимал, что если остановится, то просто снова разревётся, как девчонка и его снова начнут жалеть доброжелательные тайцы.
Отец учил, что жалость убивает. И жалеть себя Слава больше не мог, как и позволять кому-то делать это. Прошлый Слава умер и теперь жив только Тай – стойкий и несокрушимый сумасшедший, видящий повсюду зверей.
«Кстати, куда пропали все звери?».
Внимание Тая привлекла группа монахов. Собравшись на пересечение улицы, люди в оранжевых мантиях молились, пели, успокаивали нуждающихся в утешении людей или просто окуривали прохожих и округу палочками ладана. На асфальте стояли множество свечей, лежали залепленные воском и залитые слезами фотографии. Ветер задувал большую часть фитилей, но упорные монахи вновь и вновь зажигали свечки и творили молитвы и поклоны. Несколько монахов стучали в этнические барабаны и звенели колокольчиками.
Как ни странно, среди монахов Тай не заметил ни одного «животного». Они словно сторонились звуков колоколов и дыма ладана, а то и бормотания речитатива мантр монахов. Или может быть даже их внешнего вида? Кто знает. Странные звери просто боялись их. Это мальчик видел точно.
Тут Тай увидел над одним из людей синие всполохи. Сначала пацану показалось, что человек горит. Тай закрыл глаза, зажмурился и потрогал себя за лоб. Определённо у него температура, вот и мерещится.
Но человек не кричал, не бегал, даже не махал руками. Он сидел в позе лотоса и перебирал чётки. Глаза его были закрыты, лишь губы бормотали молитвы. Прочие монахи мало обращали на него внимания. Даже цвет его мантии был чёрным, а не оранжевым, как у прочих.
Тай не мог знать, что почти все монахи были из ближайшего храма Ват Чалонг, расположенного южнее госпиталя по направлению к пляжу Раваи, в то время как мужчина в чёрной мантии был единственным представителем отдалённого, малоизвестного на Пхукете храма Ват Ко Сирей.
Парень подошёл к монаху, ближе рассматривая синие всполохи поверх чёрной траурной мантии. Было в их пламени что-то завораживающее. И не казалось таким безумным, как пляшущие на людях животные.
– Саватди кап. Хун чеу ар рай?
Тай понял, что его поприветствовали, но что спросил таец затем? Как его зовут? На всякий случай Демченко сложил руки в жесте «вай» и ответил, ударив себя в грудь.
– Тай.
– Тай, – лысый монах улыбнулся и неожиданно перешёл на русский с сильным акцентом. – Неожиданное имя. Как и твои волосы. Но оно тебе подходит.
– Откуда вы знаете русский язык? – Восхитился малец, вновь прикрывая сползшей на бок кепкой пряди волос. Они торчали из-под кепки, как неудачно мелированные. Причёска его была не настолько короткой, чтобы спрятать все волосы.
– Он очень похож на санскрит. В университете я изучал много языков. Русский самый сложный.
– Ну да, английский для всех легче. – Легко согласился Тай и тут же спросил. – А вы не чувствуете жара?
– Тай… что ты видишь? – осторожно спросил монах, разглядев подоплёку вопроса. Он так же наблюдал за взглядом подростка, уползающим то за голову монаха, то за его плечи. Мальчик словно старался смотреть то сквозь монаха, то за него. И это не было связано с дефектом зрения. Парень точно знал, куда он смотрит и что он видит.
– Вы светитесь синим. Мерцаете. Это как огонь. Только холодный. Вам не больное?
– Нет. Мне не больно. Это агни совершенной души, – не совсем понятно для мальца ответил монах. – Тебе есть куда пойти?
– Не знаю… нет, – залепетал Тай, отвлекаясь на группу новых монахов. Они приближались к перекрестку вместе с толпой народа. Люди несли носилки с телами. Но больше подростка привлекло не это. Над одним из монахов прямо на голове сидел змееподобный белый дракон. Совершенно бескрылый.
– Дракон. Белый, – поражённо пробормотал парень.
– Мангр Кхав, – добавил монах на тайском. – Ты прав. Это покровитель старика-настоятеля храма Ват Чалонга. Их тотем рода - белый дракон.
– Тотем, – пробормотал завороженно парень. – Я тоже хочу тотем. Хочу мангр кхав.
– Драконы не для фарангов, – улыбнулся монах. – У вас свои, северные тотемы.
Демченко знал, что «фарангами» в Таиланде называют белокожих туристов. Это название можно было условно перевести, как «господин», разве что в уважительном смысле.
– А Змей Горыныч?
– Змей Горьиинич, – повторил с трудом монах, забавно растягивая неподдающиеся слоги. – Что это значит?
– Не важно. И вообще, как вас зовут? – Наконец вспомнил, что не знает имени человека, с кем общается Тай.
– Я забыл о приличиях. Кхо тход . Моё имя – Далай Тисейн. – Монах сложил руки в жесте «вай».
Тай кивнул, но так поспешно, что майка натёрла шею, невольно поморщился. Монах посмотрел на пропитывающуюся сукровицей ткань, покачал головой.
– Ай-ай-ай. Лечить надо. Ты ушёл из больницы?
– Да.
– Почему?
– Там слишком много народу. Не до меня всем.
– Катастрофа. Южный Таиланд. Многие люди погибли. Нужно время. Горе большое. – Монах старательно подбирал слова, то ли давно не разговаривая на русском, то ли не в силах строить длинные предложения по причине неполного знания языка.
– Не в чем разбираться! – Вдруг вскрикнул Тай. – Мои родители мертвы! И сестра! – Голос предательски сорвался. – А я с кукушки съехал.
Монах видимо не понял последних слов, продолжая слушать. На вскрик он не обратил никакого внимания, хотя тайцы по природе своей не любители проявлять сильные эмоции и к крику и ругани относятся неодобрительно. Но в глазах парня стояли слёзы, и это было красноречивее любых эмоций.
– Айм крэйзи, ю андерстенд? – добавил на английском Демченко интерпретацию выражения «съехал с кукушки».
– Сейчас мы можем только молиться, – сочувствующе ответил Далай Тисейн. И мягко взял Тая за ладонь. Это было единственное место, которое на взгляд монаха, у парня не болело после длительного пребывания на солнце. – Идём со мной. Ты не сумасшедший. Пить, есть, лечиться. Храм. Будда услышит тебя. Станет легче.
– Куда идти? Я не могу. Я не знаю вас, – ответил Тай, но всё же пошёл за монахом. – Ай кант гоу виз ю. Ай донт ноу ю, – на всякий случай добавил он для ясности на английском.
– Знаешь. Я Далай Тисейн. Монах. – Уверенно добавил пожилой таец.
Меньше всего Тай ожидал, что монах приведёт его к старенькому японскому мотоциклу. Тот стоял в тени, прислонённым к стене здания среди десятка такого же двухколесного транспорта. Шлем сиротливо висел на ручке.
– Едем, Тай. – Не по возрасту проворно забрался на сиденье монах, сходу заводя мотоцикл. И протянул единственный шлем.
Мальчик затруднялся дать оценку возрасту монаха. Далай Тисейну в равной степени могло быть и сорок и пятьдесят и шестьдесят. Суховатый, поджарый, улыбчивый, с полным рядом явно вставных зубов, бритый налысо монах обладал чарующим взглядом человека, много повидавшего по жизни. Ничего больше сказать о нём Слава пока не мог, но старик не внушал страха. С ним было спокойно.
– Так куда едем? – Только спросил Тай.
– Ват Ко Сирей. Храм Будды. – Кивнул монах. – Лечить. Еда. Тень. Сон. Отдых.
Тай забрался на сиденье сзади, вскрикнув от жара, раскалившего сиденье. Даже стоящий в тени мотоцикл был прогрет солнцем обжигающе горячо. Тропическая хватка Таиланда напоминала о себе при любой солнечной погоде. А таковая здесь была более трёхсот дней в году.
– Ничего, терпи. Сейчас остынет.
Славик застегнул шлем. Мотоцикл неторопливо тронулся, входя в плотный поток транспорта на Чалемпракиат Роуд. Обычно лишённая трафика улица в эти дни была переполнена транспортом, пробивающемся к международному госпиталю. Демченко никак не мог привыкнуть к левостороннему движению. Но монах знал, что делает. Мотоцикл ловко лавировал, находя щели даже там, где поток встал, пропуская машины скорой помощи и грузовики.
Вскоре Тай ощутил, что к боли в коже, сухости во рту и подташниванию прибавляется головокружение. Чтобы не свалиться с мотоцикла, он покрепче обхватил монаха за пояс, устало прислонив щеку к его спине. Закрыв глаза, у Демченко уже не было сил думать, куда и зачем они едут. За дорогой он не следил.
Монах привёз парня к подзаброшенному тайскому храму. Отличался он от прочих храмов на острове тем, что находился не на самом Пхукете, а на отдельном островке Ко Сирей, соединённом с Пхукетом небольшим мостиком. Потому бросить мотоцикл и пересекать мостик пришлось на своих двоих. Рядом с мостом была удобная парковка.
Шагать пришлось прилично. От чего Тай потерял много сил. Но сюрпризы не закончились. Храм был построен на холме и хорошо был виден ещё издалека. А чтобы добраться до входа в главное здание, мальчику пришлось преодолеть немало ступенек. Как спина дракона, они вились то влево, то вправо. Сам проход был не слишком широким. Порядка полутора метра.
По завершению восхождения парень ощутил, что близок к смерти от истощения. А бодрый монах лишь одобряюще похлопал по плечу, взлетев по многочисленным ступенькам без тени отдышки.
– Ничего, ничего, ты привыкнешь. Дыши. Просто дыши.
Тай осмотрелся. Вход на последние ступеньки охраняли статуи серо-золотых драконов. Вроде бы обычные статуи, но парень увидел, как от них тоже исходит небольшое сияние. Тай не знал, как это объяснить, он просто видел, что и некоторые вещи имеют свой «заряд».
Парень посмотрел на монаха.
– Тоже драконы? Тотемы?
– Просто охрана. Не более, – отмахнулся Далай Тисейн. – Настоящие драконы в людях. Потом. Отдых.
Ещё преодолевая ступеньки, Тай удивился, что не заметил на территории храма ни одного туриста. Одни только бродячие собаки здесь чувствовали себя фривольно. Они развалились в теньке под пальмами и мангровыми деревьями, а так же на скамейках. А людям то ли был не с руки сюда добираться, толи место не пользовалось особой популярностью, расположенное вдали от туристических маршрутов.
У самых последних ступенек Тая и монаха встретил только престарелый сторож. Он же был продавцом цветков лотоса для Будды. Вход в храм был свободным, но вот побаловать Будду можно было, купив символические пожертвования в виде палочек ладана или цветков лотоса, как было принято во многих храмах Таиланда. Так туристы и поступали, если попадали в храм.
Видя измождённость подростка, монах принялся разувать его.
– Я сам могу! - Воскликнул Тай и даже попытался наклониться, но голова закружилась ещё больше. Пошатнулся.
– Дыши спокойно, – не принял возражения монах. Затем разулся и сам. Только затем они вошли в помещение, рядом с которым Тай увидел приличного размера колокол. Конечно же ребёнок сразу же ударил в него. Послышался мелодичный гул.
– Хорошо, духов отгоняет. – Одобрил Далай Тисейн.
Зайдя под тень сводов храма, Тай смахнул пот. Здесь было прохладно. Ветер на возвышении охлаждал стены. Взору предстали алтари с редкими подношениями. В храме не было своего крематория и потому местные не справляли здесь даже похороны, забредая лишь для редких молитв или просто чтобы пофотографировать округу с возвышенности.
А вот за алтарями находилась золотая статуя Лежащего Будды. Конечно, статуя была сделана не из золота, только покрыта золотистой краской. Но красили статую давно. Потому краска уныло облезала по причине своей старости. И печальнее всего выглядели ноги статуи: пятки и пальцы были совсем потрескавшимися.
Сама фигура Будды была довольно внушительных размеров и имела свечение на порядок больше, чем драконы на входе. Тай принялся шагать вдоль неё, стараясь понять почему фигура светится. По его подсчётам, она была порядка пяти метров в длину и трёх в высоту.
– Она светится, – наконец решился поделиться догадками Тай.
Далай Тисейн ещё раз пристально посмотрел на мальца и неторопливо заговорил:
– Намоленные вещи тоже имеют свою ауру, как и всё живое, растения, деревья, сама природа. Артефакты, статуи, особые места силы – многие вещи в мире живее, чем принято считать.
– А почему я это вижу?
– Потому что ты тоже стал немного… живее остальных.
Он сказал всё почти без акцента, не подбирая слов, отчего Тай сразу запомнил эту фразу на всю жизнь.
Внутреннее убранство храма было наполнено тайской ритуальной символикой: слоны, цветы, изображения Будды, а также небольшие картины, изображающие сюжеты героических эпосов из священных писаний буддизма.
Перед монахом вырос молодой послушник с подносом, на котором стояли чашки с парующей жидкостью. Как таковой чай тайцы не пили и Слава прекрасно знал, что это не привычный на родине зелёный или чёрный чай.
– Что это?
– Травки. Успокоит. Охладит, – ответил монах едва ли не по слогам, словно опять забыл многие слова.
Тай без спора взял чашки и осушил ещё горячий травяной настой почти залпом, обжигая щёки, дёсны, губы. Всё равно, лишь бы ощутить на языке влагу. Пить хотелось так, словно высох изнутри и теперь рассыпался по миру песком. Скрипучим и горячим.
Послушник поклонился монаху и заговорил с ним на тайском. Слава речи не понимал, улавливал лишь отдельные знакомые фразы. Потому слушал вполуха.
В самолёте во время длительного перелёта мальчик кроме тайского разговорника читал статью в журнале, где говорилось, что каждый таец должен хоть раз в жизни должен прийти и постричься в монахи. Только отслужив в монастыре хоть несколько месяцев, чтобы отрешиться от мирских сует и вообще подумать о жизни, он становится настоящим мужчиной. Срок пребывание при монастыре мог быть любым. Это определял сам человек. Причём принимали на служение в послушники не только тайцев, но и любого другого иностранца при их пожелании. Разве что для этого стоило разобраться с визой. Для самих же тайцев служба Будде была вроде похода в армию, только это было скорее личное, ритуально-символическое, и без уклона в мистицизм. Так многие тайцы замаливали грехи, исправляя праведным служением карму прошлых жизней.
Тай посмотрел на свои босые ноги и перевёл взгляд на старика. Мальчик и не подозревал, что Далай Тисейн был настоятелем храма и одним из трёх человек, кто на сегодняшний момент постоянно проживал в Ват Ко Сирее.
Работал храм лишь в светлое время суток. От рассвета до заката монах и его небольшая свита должны были поочередно служить в угоду Будде, попутно занимаясь своими делами.
– Мне надо домой. Меня будут искать. – Сказал Тай, устав от созерцания Будды.
– У тебя есть родственники?
– Нет.
– Тогда где твой дом?
– Я не знаю. Нигде?
– Тай, для мира ты пропал без вести. Не думай об этом сейчас. Просто дыши.
Далай Тисейн не знал, останется ли ребёнок при храме, но точно знал, что в ближайшие дни и недели так рано поседевший подросток будет развивать своё видение тонкого мира при храме под его руководством. Всё равно в ближайшее время правительству обоих стран не до мальца. Пока составят списки, пока разберут всю бумажную волокиту и сверятся с официальными запросами в обе стороны. Все это время он будет лечить его тело и душу. И подкидывать пищу для ума.
Как ещё помочь тому, кто потерял всё и сразу?
Славику не стали выделять кровать в помещении при храме с парой служек, как поступили бы с любым другим туристом или тайцем, желающим служить храму. Далай Тисейн поселил его прямо в своей комнате в главном здании. Комнате с отдельным входом. Отдав свою постель, сам настоятель перебрался в гамак, который подвесил в углу комнаты. Такому решению было две причины: мальчику нужна была забота для тела, но еще больше внимания требовала его душа, получившая мощный жизненный удар. Для разговора с послушниками он не было готов, слабо зная тайский.
– Все, что мы теряем на нашем жизненном пути, нам даётся на другом плане. – Натирая кожу маслом с травами, известными одному наставнику, сказал монах.
– Я потерял всех родных. У меня больше никого нет. А вместо этого я лишь вижу, что схожу с ума. – Печально заключил мальчик, ощущая, как чешется кожа. Хотелось самому тереться о пальцы старого тайца. А старик вместо этого едва касался кожи. Не понимает что ли, как чешется?
– У меня глюки. Я псих. – Добавил Тай.
– Ты видишь больше других, потому что познал великую боль. Она открыла в тебе новые клети. Это «Дар потерь». Удар, от которого сердце ускоряет ход и вместе с ним ускоряются все внутренние процессы, запуская, в том числе, и внутренний резерв.
– Что вы знаете о «Даре потерь»? Вы тоже теряли?
– Это не первое цунами в Таиланде, – не вдаваясь в подробности, ответил Наставник, но голос его погрустнел, как будто перед глазами пронеслись ужасные картины прошлого. Потускневшие, поблекшие, но все ещё терзающие душу, они были где-то глубоко внутри настоятеля. – Но самое мощное. Надеюсь, люди извлекут из него достаточно уроков.
А Тай по погрустневшим глазам монаха даже представил, что так, однажды, море тоже забрало семью Далай Тисейна. Потому горе мальчика было ему хорошо знакомо. И Тай вдруг поверил, что странный старик хочет помочь. Мальчик доверился ему, проникнувшись к старику как к мудрому наставнику.
– Чтобы что-то получить, надо что-то потерять. – Наконец, продолжил «наставник». – Но если к этому совершенно не готов, удар может запросто сломать тебя, перебросив в следующий урок раньше, чем планировала душа. Это случается, если у Провидения на тебя свои особые планы.
Тай ничего не понял, но вопросов не было. Какие тут вопросы? Вместо них голова опустела, а тело налилось приятной тяжестью. Зуд в коже утих. Глаза закрывались сами. Мальчик прилег на живот. От свежей простыни шел слабый запах алое, в котором вываривали простыни для дезинфекции.
Пожилой таец окунул бинты в миску с варевом и обложил мокрыми тряпками спину, плечи и шею – места, которым больше всего досталось от солнечных ожогов. Затем накрыл мальца покрывалом.
– Это тяжелый груз. Но тот, кто его выдерживает, получает большой потенциал.
– Потенциал, - повторил Тай, ощущая ребрами жесткую самодельную кровать наставника. Она отличалась от тростникового настила лишь парой промасленных досок. Запах масла отгонял вездесущих насекомых, перебивая аромат алоэ. Между рёбрами и досками помимо простыни был лишь тонкий настил в палец толщиной из неизвестного, грубого материала, напоминающего валенки. Но до смерти уставшего подростка это нисколько не смущало. Сон сморил его мгновенно… Снились высокие волны.