Под полётный комбинезон я надел тёплое бельё. Комбез на молнии, портупея (братишка привёз), обувь – высокие ботинки, по старой курсантской привычке начищенные до блеска; лёгкие, удобные, я их и по гражданке таскаю. На голову пилотка оливкового цвета, взгляд в зеркало - берегитесь, девчонки!..
Дощатый пол лётной гостиницы отозвался скрипом. С открывшейся дверью пахнуло утренним, по-осеннему свежим воздухом, напоенным ароматом сибирской тайги, из-за верхушек деревьев выглянуло солнышко, позолотив крышу домика-гостиницы.
Аэродром оживал. Поднимавшееся из-за вековых сосен солнце блестело на раскинутых крыльях выстроившихся в шеренгу самолётов, разгоняло утренний туман, порванный в клочья вращающимися винтами. Девять винтокрылых машин нашей эскадрильи готовились к трудовому дню, басовито гудели моторы. Пилоты собрались возле вышки. По зиме мы заседаем в небольшой комнате на первом этаже, изредка поднимаемся к диспетчерам, а в тёплое время года — вот так, на открытом воздухе. Аэродром маленький, не то, что в Центре, всё по-простому.
У крылечка диспетчерской притулилась «Газель» Колюни - местного предпринимателя, старшего брата нашего Сашки Долгова. Буфет закрыли, так он приноровился привозить нам на завтрак нехитрую снедь, да поить горячим чаем – не иначе брат подсказал. Смотрели на это сквозь пальцы, только чтобы Колюня не вздумал привозить спиртное.
Здесь и собралась эскадрилья. Ребята жевали пирожки, прихлёбывая чай из одноразовых пластиковых стаканов, слушали моего командира – Пашу Красилова. Здесь же стоял Колюня, важно внимавший каждому его слову. Колюнина жена, маленькая, румяная, в бордовом передничке поверх засаленной тужурки, суетилась за столом, раскинутым возле дверей машины, набивая пирожками пакет для Георгича, самого старого из нас. Александр Георгиевич как раз что-то говорил ей, кивая в мою сторону, и женщина смеялась, словно бы звенели колокольчики.
Паша говорил:
- С запада идёт циклон, метеорологи обещают, что погода восстановится быстро, но кто ж его знает... Серёжа, ты уж обойди его, Бог с ним с топливом, главное люди, - Сергей Усольцев, командир единственной в нашей эскадрильи «Гжели», кивал, отряхивая крошки с комбинезона.
Они с Витей Фатеевым, вторым пилотом, налетали лет пятнадцать, взрослые серьёзные мужики, опыта не занимать, но Паша оставался за инструктора и такие слова ему полагались по должности. Усольцев пробурчал что-то вроде: «Всё в порядке, командир».
- В общем, всё как обычно, - продолжал Красильников, поводя сажеными плечами, - где мой пилот?.. А, вот он ты... Миша, почему опаздываешь?
Это мне. Вообще-то редко, очень редко второй пилот мог припоздниться, мог не выслушать полётное задание, если требовалось помочь техникам, к примеру. На такой случай я понадеялся сегодня и - зря.
Паша холодно посмотрел на меня сверху вниз.
- Мне что теперь, метеосводку тебе персонально читать?
Ребята смотрели, и я почувствовал, что краснею.
- Чтобы в последний раз, - бросил Красилов.
Я торопливо закивал.
- Вопросы есть? Ну, чистого неба, парни, - Красилов выключил планшет.
Без лишних слов – они отлетали вместе лет по десять, а кто и по двадцать, это я, молодой-зелёный, всё стыдобился двумя годами налёта - лётчики разошлись по машинам. Колюня принялся хлопотать вокруг своей колымаги, помогая жене собрать выпечку, да свернуть столы. Я остался.
- У Татьяны Борисовны был? – спросил Красилов.
- Да, по гражданке заскочил.
- Ну, добро. Пошли к машине.
Мы летали на «Рысачках». Аппарат знатный – целиком из алюминиевых сплавов моноплан с низким расположением крыла, два двигателя нашего Омского моторостроительного позволяли выжать почти пятьсот километров в час. Самолётик не мог вытворять кунштюки вроде парашютирования и полётов на минимальной скорости наподобие своего прапрадеда Ан-2, техника была требовательная, и молодых пилотов вводили не спеша, тщательно присматриваясь, кто чего стоит. Зато потом, когда Паша решил, что я, второй пилот, вполне справляюсь даже в непростых метеоусловиях, командир сидел и читал книжку или просто подрёмывал, изредка бросая взгляд на приборы. А то выпускал меня рулить и шлёпал в карты с техниками, благо по документам «Рысачок» допускал пилотирование в одно лицо.
- Нет, садись первым, - Красилов легонько подтолкнул меня к правой двери кабины.
Я уселся на место первого пилота, недоумевая, что бы это значило. Неужели тот самый случай?..
- Я за инструктора, - пояснил Паша, умещаясь в кресле на левой стороне кабины, - бумажек навалилось – развели, понимаешь, документацию...
Он выразил своё отношение к расцветшей дурным цветом канцелярщине. Взял папку, где хранилась карта ТО и прочие полётные документы.
- Тебе, Миша, задание: выбросить пожарников в заповедник. Пойдёшь на Комсу, над островом примешь к северо-западу – диспетчер наведёт…, да ты и сам места знаешь. Развернёшься по ветру, да дверь за ребятами закроешь... Булды?
Красилов внимательно посмотрел на меня.
- Сделаю, Паш.
- Смотри. А то документы там или нет, если надо, я с тобой пойду.
- Сделаю, - повторил я.
Парашютистов-пожарников мы бросали регулярно, как только МЧСовцы замечали занимающийся лесной пожар со спутника или на пульт дежурной сообщали лесники. Ничего особо сложного в этом не было: в плохую погоду прыжки не производились, место десантирования подсказывал ГЛОНАСС, высоту и направление ветра определяли по приборам, благо «Рысачок» уже тогда был укомплектован бортовым вычислительным комплексом.
- Ну и молодец, - заключил Красилов. – Смотри, грозовой фронт не догони, если что – заканчивай полёт, не рискуй. Ни в коем случае не лезь в грозу, понял?
Я торопливо закивал. Не полезу, Паша. Нельзя людьми рисковать, это нам вдалбливали ещё в училище.
- Остальное в норме. Ветер обещают два с чем-то, где грозы нет, там небольшие облака... нормально. Давай, помолюсь с тобой, да пожарников выгоню.
- А где они?
- С диспетчерами ругаются...
- Га-а, здорово, мужики, - возле Пашиного колена появилась улыбающаяся физиономия Петровича. – Ой, Мишка, ты командира подсидел, что ль?
Его лицо собралось морщинами в улыбке и Алексей Петрович Беговатов, наш старший техник, хихикнув, сунул в рот длинную тонкую сигарету.
- Здорово, Петрович...
- Петрович, не хами, – нахмурился Красилов. – Курить он мне здесь взялся…
- Обижаешь старого воина, Павлентий, – состроив уморительную гримасу, отозвался Петрович.
- А с машиной что? – уже не так грозно спросил Паша.
– Бегает, «Рысачок», бегает наш жеребёночек и ещё столько пробегает, тебе дай Бог...
- На выходные рыбачил? – уже спокойно спросил Паша.
- Ну, а как же... – Петрович махнул рукой с незажжённой сигаретой меж пальцев.
- Рыбачили, - продолжал техник, приправляя речь крепким словцом и размахивая руками. – На Лебедянке, Витька в лодке спал, а я – ууу!.. – ведро натаскал!..
- Таймень, поди?
- Ну… Чуть не поймали нас, слышь, - сообщил Петрович. – Обратно шли – вот они, за Лебедем стоят. Никогда там никого не было, ты понял?.. А тут - вот они!..
- Вот поймают, - ответствовал Паша, – будет вам рыбацкое счастье. Где Витька-то?
- Так рыбалка же, - засмеялся Петрович. – Болеет...
- Давай, Петрович, пассажиры идут.
- Ага, десантнички...
- Давай-давай, - повторил Паша, - молитву прочитаем, да подойду.
- Молодой полетит? – Петрович скорчил ещё одну уморительную гримасу, долженствующую изображать крайнюю степень удивления.
- Полетит... Давай, Петрович, работать пора.
- Ладно, я у себя.
Подошли парашютисты. Молодые парни, чуть постарше меня, все в армейском камуфляже, с парашютами за спиной и тюками с нехитрым инструментом в руках. За главного у них был Виталя Савраскин, солидный дядька, отработавший на пожарах чуть ли не десяток лет.
Ребята полезли в салон, Савраскин подошёл к кабине и неторопливо поздоровался с Пашей.
- Местами поменялись? – спросил он.
- Один пойдёт, - кивнул на меня Паша. – У меня тут писанины навалилось...
- А, ну хорошо, - старший покивал мне. – Паша, мы готовы. Можно взлетать.
Он ушёл в салон к своему воинству, а мы принялись за молитву. Я читал Карту Контрольных Проверок, Паша проверял приборы, запускал двигатель и рулил на пробном старте. Потом, когда самолётик остановился на взлётке, Красилов хлопнул меня по плечу и выскочил из кабины.
Я взялся за рацию.
- Башня, ноль-три-ноль-пять к взлёту готов.
- Ноль триста пять, взлёт разрешаю, - отозвалась башня милым девичьим голоском.
- Вас понял.
Я взял самолётик «с тормозов»: выпустил закрылки, вывел двигатели на взлётный режим и, дождавшись, пока моторы запоют тоном выше, отпустил стояночные тормоза. Грунтовая взлётка толкнула меня под седло раз-другой, штурвал отяжелел, и я плавно потянул сдвоенную рукоять на себя. Нос самолётика также плавно поднялся к небу, двигатели запели. Я вцепился взглядом в приборную доску и верхушки деревьев на краю взлётно-посадочной полосы, которые сегодня приближались как никогда быстро. Всё прошло гладко: приборы, как у нас говорят, «собрались в кучу», машина, словно подпрыгнув на очередной кочке, ощутимо пошла вверх – есть взлёт!
Я в небе.
Согласно карте маршрутов вылета, набор высоты происходил в северо-восточном направлении. Оставив под правой плоскостью крыла улочки посёлка и перелетев через реку, надо было довернуть на север и уже тогда, выйдя на установленный воздушный коридор, продолжать полёт по маршруту.
Сверху земля виделась нагромождением квадратиков с весёленькими коробочками-домами то выстроившимися ровными линиями, то разбросанных безо всякого плана. По этому разноцветному ковру бежали тени редких облаков; ленточка дальней речки поблёскивала на солнышке. Из лесопосадки возле ровного ряда пятиэтажек на окраине медленно поднялась стайка птиц. Постепенно стала видна стена прошедшей ночью грозы – дальней, не опасной.
Я «попробовал ветер» - поднялся на двести метров, спустился на сто. Соврали синоптики – пятёрка, пять метров в секунду дует, как минимум, как там парашютисты будут прыгать? Надеются, у земли потише?
- Гарцуешь, молодой? – раздался в наушниках голос Георгича, взлетавшего следом.
- Ветер смотрю, Александр Георгиевич.
- Ты за обстановкой смотри, вон борт с Кривляка на посадку идёт. А ветер хороший, не бойсь.
- Понял.
Мы летали везде. Все дороги оставались южнее, Енисей, служивший транспортной артерией летом и зимой, закрывался в межсезонье, да и не потащишь груз по земле куда-нибудь до Сандакчеса. Поэтому здесь, в тайге, для местных жителей, нефтяников, газовиков, геологов и нередких научных экспедиций единственным средством транспорта был самолёт. Не было здесь дорог, не было судоходных рек, только наши «Рысачки», «Гжели» да вертушки медиков трудолюбиво гудели в небе, перевозя людей, почту, прочие грузы, раз за разом приземляясь на пятачки чистой земли как на острова в зелёном море тайги.
Вот оно, это море, у меня под крылом. Возле посёлка ещё видны были посаженные аккуратными рядами молодые деревья, проплешины старых вырубок вокруг лесопилки, а дальше только зелёные кроны деревьев, волнами накатывавших на редкие сопки. Поблёскивали аквамариновыми серёжками маленькие озерца, янтарными жилами вились речки...
Это болота. Настоящие, таёжные, соваться туда – гиблое дело. По лету мы били уток где-то неподалёку, но со мной был Паша, был Саша Долгов с брательником, а уж эти все ходы-выходы знают. Я один ни за что на свете не рискнул бы.
И снова сопки, зелёное море под крылом. Гул моторов. Облака, мало-помалу сбивающиеся в сплошной фронт с лучами солнца и островками голубого неба в просветах, блёстки солнечного света на водах Енисея. Грозовой фронт, стеной встающий слева по курсу. Колеблющиеся стрелки на приборах, цифры на дисплеях; тряска в восходящих потоках.
Я достаточно неплохо освоился в профессии. Была ещё некоторая робость – как-то поведёт себя техника?.. Бывало поволноваться, выходя из отпуска, но стоило только сесть за штурвал, окинуть взглядом приборную доску в кабине нашего жеребчика, вдохнуть ни с чем несравнимый запах крылатой машины, так сразу приходило спокойствие уверенность: я – дома.
В наушниках зашелестел голос нашего диспетчера, Саши Герман:
- Борт ноль триста пять, Миша.
- Слушаю.
- На Мирное запрашиваются медики вертушкой. Высоту я им даю семьсот, будешь работать – посматривай.
- Понял вас, вертушка на семьсот.
Мирное почти за пятьдесят километров от моего «рабочего места». Но Сашенька обязана была меня предупредить.
...Давно, в детстве, я мечтал стать космонавтом. Только научившись читать, проглотил «Страну багровых туч» и по малолетству принял за чистую монету все приключения космонавтов. Потом, узнав, что человечество только-только добралось до Луны и фанфары трубят не покорителям новых миров, а строителям посёлка на спутнике Земли, в котором с трудом размещалось двадцать человек, я испытал своё первое в жизни настоящее разочарование. Тогда, помню, и решил исправить несправедливость этого мира, стать космонавтом и непременно отправиться к звёздам.
Вышло по-другому, конечно. В самарский институт космонавтики я не прошёл по конкурсу, пришлось поступить в Ульяновск, на гражданскую авиацию – от военного вуза меня отговорили. Учёба давалась мне сложно, попасть в число счастливчиков, получивших распределение в Аэрофлот, на серьёзную технику не получилось, потому что...
А вы знаете, какие красивые девчонки в Ульяновске?..
Ну, вот и не получилось. Я, может быть, даже приехал бы в посёлок женатым, но когда Марина узнала, что её молодой человек получает назначение куда Макар телят не гонял, мы быстренько расстались, о чём я не жалею, да и она, насколько я знаю, не скучает.
Назначение мне выпало в Сибирь. Отказаться, и уйти на вольные хлеба не было никакой возможности, поскольку за обучение платило государство и первое время, пока освоил технику, пока влился в коллектив, я здорово печалился и держался особняком. Непривычно было всё – начиная с обслуживания самолётов и заканчивая бытовыми мелочами.
С техникой приходилось обращаться наравне с обслуживающим персоналом. В училище было попроще – мы получали для полётов уже готовые машины, изредка приходилось помочь нашим технарям... ну, там, ведро компрессии принести... Здесь установка была жёсткая: ты на машине зарабатываешь деньги, ты её и обслуживаешь. Серьёзные поломки техники устраняли без звука, техобслуживание проводили вовремя, а остальное – сам крутись.
Общежития здесь не было, и я поначалу чалился у Ивана Григорьевича, крепкого звероподобного старика из староверов. Мужик был прижимистый, всё норовил привлечь меня на работу и однажды мы с ним чуть не подрались, когда, после трудового дня – почти десять часов лазили с моим тогдашним командиром, Лёхой Обуховым по неисправному самолёту, какие уж там вылеты... – попытался заставить меня рубить дрова. Пришлось сначала жить у Красилова, потом Лёха ушёл на повышение, и для меня освободилась комнатушка у стариков Седовых. Василич с Еленой Ивановной с меня много не требовали, а я не ленился лишний раз и дров нарубить и воды натаскать скотине – сноровки вот не хватало иногда, ну и уставал, опять же.
Когда-нибудь я сяду за штурвал белокрылого красавца – сверхзвукового лайнера и облечу весь мир. Надо будет ещё поработать здесь, почитать литературу, подготовиться. Сразу, конечно, на сверхзвук не допустят, полетаю на «Суперджетах», тоже серьёзное дело, ну а там ещё подучиться и вот он, весь мир у моих ног.
А пока мне неплохо и здесь. В выходные можно отправиться на охоту или на рыбалку, может помощь старикам потребуется, тогда ребята не откажут, всем миром навалимся хоть ворота поставить, хоть хряка забить. В рабочие дни в самолёте то геологи, то нефтяники – интересный, весёлый народ; то учёных повезёшь в экспедицию или, наоборот, в центр. Да хоть тётю Маню с козой с одной деревни в другую, к ветеринару или вот пожарников – всё хорошо.
Вот и навигатор показывает, работать пора.
Мои пожарнички давно уже бросили балагурить, прилипли к иллюминаторам, разглядывая проплывающий под крылом пейзаж. Там, среди взволновавшегося сопками зеленого моря, тронутого позолотой, курились дымки. Фронт работы.
Старший подошёл к кабине пилотов. На «Рысачках» салон разделён небольшой переборкой, не было даже шторки, не то что на сверхзвуковых, где каждому лайнеру полагалась собственная служба безопасности.
- Миша, поляночку видишь?
Я видел: между скалистыми сопками, вплотную подойдя к изгибам маленькой таёжной речушки, разлеглась обширная прогалина. Не иначе местные вырубили на выпас.
- Встань на ветер и будем десантировать.
- Вы тогда присядьте, - сказал я, - разворачиваться буду. Высота тысяча – пойдёт?
- Хорошая высота, - старший улыбается.
Понятно – прыгать с парашютом для парней одно удовольствие, да и платят им за прыжок, а не за потушенный пожар. Хотя, как мне рассказывали, за сложность могут и премию подкинуть.
- Ветер порывами до пяти, - продолжал я. – Гроза прошла. Помощь вам.
- Хорошо.
Старший хлопнул меня по плечу и вернулся к своим. Я добавил газ, отработал педалями, после чего самолётик слегка накренившись, стал описывать над тайгой широкую петлю.
Дальше было просто: старший отвалил дверь в салоне, дождался, пока я выровняю машину и лихое племя с воплями и гиканьем сигануло с обреза двери. Самолёт качнуло, по кабине загулял ветер, а внизу на фоне зелёно-жёлтой равнины один за другим раскрывались разноцветные купола парашютов.
Один, два, три... – считал я, - семь, восемь... Все.
- Диспетчер, борт ноль триста пять, ответьте.
- Слушаю, диспетчер, - отозвалась Саша.
- Десант выбросил, зелёный дым, - старший на земле поджёг зелёную дымовую шашку, знак того, что все приземлились без происшествий.
- Возвращайтесь, триста пятый, ждём вас.
- Возвращаюсь, - выдохнул я в микрофон.
Управление можно отдать автопилоту, а мне придётся лезть в салон, закрывать дверь – не додумали здесь конструкторы, хоть доводчик какой, что ли... А вернувшись, я обнаружил неприятный сюрприз, преподнесённый мне погодой: грозовой фронт, вроде бы далёкий и не опасный, оказался прямо по курсу так, что обратная дорога пролегала прямо через мётлы дождя, сыпавшего на сопки.
Я летал в таких условиях пару раз. Приятного мало, но если знаешь, что к чему... Главное, не терять самообладания и не лезть на рожон.
Самолётик заложил лихой вираж. Я перестарался и на дисплее загорелся транспарант «Фигуры высшего пилотажа выполнять запрещается» в дополнение к табличке аналогичного содержания на приборной доске.
- Да знаю я, - вырвалось у меня, - нам только от грозы убежать, потерпи чуток...
Переговоры в кабине и радиосвязь с вышкой записывались, но я перенервничал.
- Вышка, борт ноль триста пять.
- Слушаю.
- Попал в грозу, высота тысяча сто, прошу подъём до двух.
Пауза. Саша выясняет обстановку.
- Миша, можешь подняться до трёх по необходимости, понял меня? До трёх тысяч, - в голосе диспетчера тревожные нотки.
- Есть до трёх.
- Всё нормально?
- Прорвёмся, - я усмехнулся.
Самолётик выровнялся. Прямо по курсу теперь вставала пелена дождя. По фонарю кабины потекли струйки воды; включился обогрев стёкол. Я взял штурвал на себя и добавил газу, уставившись в серую пелену, словно вата обложившую меня со всех сторон. Теперь главное подняться над грозой, выискивая «коридоры», места, где дождь падает не так плотно.
Пролететь между каплями – посмеивался Паша.
Справа грохнуло и мне сразу стало не до смеха. Высотомер показывал уже две сто, а тучи всё также клубились вокруг машины и ни по высоте, ни по курсу расходиться не собирались. Сердце ёкнуло – я что, заплутал? Я лихорадочно зашарил глазами по приборам – всё в порядке: направление, высота выдержаны, скорость триста шестьдесят, температура масла...
Раздался какой-то совсем громкий и резкий треск грома. Начавшийся сзади, с хвоста самолета, он словно прокатился по корпусу так, что у меня мурашки пробежали по коже, почему-то заложило уши. «Рысачок» дёрнулся, просел в воздухе, а потом начал снижаться, разворачиваясь.
Мама родная, штопор!..
- Борт ноль триста пять, ответьте! – в наушниках раздался голос диспетчера. – Миша, всё в порядке?
- Самолёт неисправен, теряю высоту, - доложил я.
- Что случилось?
Что тут могло случиться, в грозе?
- Похоже, молния ударила.
- Телеметрия показывает отказ систем...
О, они заметили... Передо мной огоньки на приборах совершали пляску Святого Витта, на дисплее одна за другой загорались ошибки, сменяемые тревожными транспарантами отказа систем, штурвал налился тяжестью...
Пелена вокруг фонаря расступилась. Самолёт, пробив облачный фронт, понёсся к земле. Сквозь расступавшуюся дымку я видел стремительно приближающееся зелёное море, рассечённое речушкой.
Там, внизу среди деревьев журчат ручейки, пахнет хвоей; где-то неподалёку работают – тушат пожар мои десантники, вдалеке ещё видны дымки из труб деревеньки Лебедь.
И я сейчас упаду. Врежусь в землю.
Эта мысль была невыносима. Я дёргал штурвал, нажимал педали, что-то переключал на пульте – нас учили выходить из штопора в училище, но то было на спортивных «сушках» - а всё моё существо сковала какая-то странная тоска. Жить хотелось, вы бы знали...
- Триста пятый, Миша! – голос Красилова раздался в наушниках.
- Да, Паша.
- Миша, самолёт управления слушается?
- Не очень... Вращение я останавливаю, но тяги на двигателях нет.
- Ах ты... Миша, тягу убирай. Вообще, в ноль.
- Что?
- Убирай тягу, говорю, нафиг!..
- Сделал.
- Так, теперь, руль направления в противоположную сторону вращения и ручку от себя. Закрылки дай. Быстрее!
- Выполняю, - я принялся орудовать штурвалом.
- Вращение стабилизировалось?
«Рысачок» нёсся над верхушками деревьев.
- Да, выровнял.
- Скорость убирай. Скорость убирай, Миша!
- Скорость снижаю. Двигатели перегрелись.
- Вижу я! Скорость снижай и штурвал на себя! Чтоб парашютировал самолёт!
- Штурвал на себя, скорость снижаю, - нос самолётика задрался. – Прошу спасательную команду к месту посадки...
- ...! – рация вякнула что-то ещё, а затем последовал удар снизу, ещё удар, остекление кабины замелькало зелёным.
Я не выдержал – закрыл глаза и сжался в кресле, скрестив руки на груди.
Удар! Меня рвануло, ремни впились в тело, так, что захрустели кости.
Скрежет металла...
Я очнулся в вертолёте медицинской службы уже на подлёте к госпиталю МЧС. Доктора строго-настрого запретили мне разговаривать, только успокаивали, мол, всё хорошо, серьёзных повреждений нет, до свадьбы заживёт и всё такое. А я и сам чувствовал, что всё в порядке, только что-то кололо в груди.
Потом мой командир, Паша, пришёл в больницу и рассказал детали: самолёт, пробив кроны деревьев, упал в небольшое болотце и увяз в нём. Я остался жив благодаря системе спасения, вообще-то проходившая у нас обкатку: при столкновении с землёй весь салон заполнила мгновенно затвердевшая пена, защитив меня от серьёзных травм.
- Тебя сняли, Паш? – спросил я.
- Да уж, по головке не погладили, - усмехнулся он. – Не парься, мелочи это... Главное, ты живой-здоровый, а самолёт другой пришлют. Уже, говорят, две новых машины идут.
- Здорово...
- Летать-то не боишься теперь?
Я задумался.
- Нет, Паша, не боюсь.
- Ну и молодец. Давай, поправляйся, нечего здесь разлёживаться.
- Как там наши?
- Нормально, привет тебе. Петрович особый привет передавал, для сугреву, - мы засмеялись: Беговатов с зятем числились у нас знатными самогонщиками, – но я отказался – доктора не поймут.
- Да я всё равно этот озверин пить не смогу...
- Ну да, ну да...
В больничке меня продержали неделю. Мерили давление, брали какие-то анализы, осматривали. Я поначалу терпел – понятно, после такого лётного происшествия докторам хотелось знать наверняка, что с их пациентом всё в порядке и бунтовать начал на вторую неделю вынужденного ничегонеделания, когда дежурный врач опять полез ко мне с осмотром.
Получилось так себе – выписать пообещали на среду, а до того назначили кучу анализов и томограф. Госпиталь у МЧСовцев оборудован по последнему слову техники, даже регенерационная капсула есть с кибердоком, вот они и старались.
В очереди на томограф меня поймал Паша Красилов, чем-то обеспокоенный, весь взъерошенный.
- О, Паша... ты чего здесь?
- За тобой, здорово... Как?.. Выздоравливаешь?
- Да хоть сейчас в небо, - я улыбнулся.
- Начальство тебя требует... В Центр.
- Зачем? – удивился я.
Красилов ещё во время первого посещения говорил мне, что претензий ко мне нет. Все действия пилота комиссия по расследованию лётного происшествия признала правильными – да просто рады были все, что обошлось без жертв. А вообще я чувствовал свою вину за то, что полез закрывать дверь, не убравшись от грозы подальше. Ну, сквозняки в салоне, ну так что с того?..
Впрочем, поднимать эту тему явно не стоило.
- Ну зачем может начальство вызывать? На раздачу, как обычно.
- Вот блин...
- И не говори... Когда тебя выписывают?
- На среду прошусь.
- Тогда четверг полетим. Булды? – ввернул своё любимое словечко Красилов.
- Арыки бар, - невпопад ответил я.
На четверг зарядил дождь. С понедельника над Западносибирской равниной крутился циклон, сначала без толку гонявший облака по небу, а к середине недели разродившийся мелким противным дождичком, приковавшим самолёты к земле. С Емельяново борты разворачивали на запасные площадки, наши поднимались в воздух редко и летали только на оборудованные площадки – грунтовые взлётки размыло. Без проблем работали только сверхзвуковые, им-то всё нипочём, их вёл собственный орбитальный комплекс, наводя самолёты по локальной сети и в случае непригодного состояния взлетно-посадочной полосы, просто включался режим вертикальной посадки.
Ну а мы под самый вечер сели в автобус с тем, чтобы утром в пятницу оказаться в Красноярске. Всю дорогу я проспал, откинувшись на сиденье. Днём было бы интересно взглянуть на места, которые видишь только с воздуха – сколько раз я брал ориентиром Енисейский тракт?.. Но по осени темнеет рано, да пасмурное небо добавило хмари и сколько не прижимайся носом к стеклу, только смутные тени деревьев проносятся мимо.
С дороги пришлось часа полтора высиживать в буфете автовокзала, угощаясь чаем из пластиковых стаканчиков и пирожками с мясом, которые «ключница делала». Паша кривился и ругался вполголоса, ещё бы, его Маринка такие беляши наворачивала, а тут... Но всё остальное в шесть утра было закрыто, а есть хотелось.
- Уф, поели, теперь бы и поспать, - Паша подмигнул мне и вытянулся во весь свой немалый рост, отчего пластиковый стул под ним явственно захрустел.
- Чего меня вызвали, Паша? – спросил я, сминая салфетку в стаканчике.
- А чего ты хотел? Ой, блин!..
Красилов перестарался с потягушками и сдвинул коленями стол. Использованная посуда так и покатилась по столешнице; коричневой лужицей потёк недопитый чай. Я схватился за салфетки.
- На всю страну прогремел, Гастелло, машину на кусочки разобрал, вот и интересуются. Я ж тебе на инструктаже ясно сказал – не лезь в грозу...
Я опустил голову.
- Да я не лез, Паш.
- Да знаю...
Дальше разговор не клеился. Сидели, молчали, смотрели, как маневрируют между платформами автобусы, волокут поклажу пассажиры. Паша заказал кофе.
Занялся рассвет, такой же пасмурный, как моё настроение. Я сидел, вспоминая, как старался заслужить место в отряде, как гордился уже тем, что работаю бок о бок с матёрыми таёжными пилотами...
Ну, и похоже всё. Доработался.
- Пора, - сказал Паша. – Пошли на метро.
- Паша, давай на такси?
- Зачем?
- Да там пересадок куча вроде.
Красилов замялся.
- Поехали-поехали, - заторопился я. – Я плачу.
- Да деньги тратить...
- А, - я махнул рукой, - скорее бы...
Паша понимающе кивнул. Я достал телефон, чтобы в сети отыскать телефон или сайт таксопарка.
«Подальше от начальства, поближе к кухне!» - учил Максим, мой старший брат. Сам-то он не больно старался следовать своей заповеди, получив к тридцати годам капитанские погоны и целую заставу под командование, став, таким образом, тем самым «начальством». Ну а мне ничего другого не оставалось, как следовать его наставлениям, да ждать, когда же судьба выпишет мне, фигурально выражаясь, погоны с просветами, а то, глядишь, с генеральскими звёздами. Тогда, сидючи в приёмной начальника Красноярского управления Росавиации, я, признаться, упал духом. Не ожидал я, что мои художества выйдут на такой уровень - так и в Новосиб могут вызвать, и прощай, небо.
...Просторный кабинет, заставленный хорошей мебелью. Два человека, один за столом, другой возле окна с видом на площадь. Оба повернулись к нам, разглядывая меня с Красиловым и под требовательным взглядом Василия Сергеевича Полынова, начальника нашего авиаотряда, я окончательно смешался. Второй, незнакомый мне пожилой сухопарый мужчина в сером костюме-тройке, слегка улыбаясь, наблюдал за моим замешательством. Ещё бы – я и в Ульяновске редко видел негров, а уж у себя в глуши темнокожих наблюдал только по телевизору, да в интернете. Впрочем, вскоре я опомнился и перевёл взгляд на заваленный бумагами стол.
Уже потом я узнал, что это был Виктор Иванович Митчелл, конструктор космических кораблей.
- Вот, Виктор Иванович, - сказал Полынов вместо приветствия, - изволите ли видеть... Лучшие, можно сказать, наши люди.
Честно говоря, я ждал какого-нибудь экзотического имени, и это прозаическое «Виктор Иванович» совершенно выбило меня из колеи. Да и характеристику нам Василий Сергеевич озвучил таким тоном, что лучше б на свет не родиться.
- Прекрасно, - отозвался Виктор Иванович. – Михаил Еремеев – это вы?
Я. Во рту пересохло, получилось только кивнуть.
- Он и есть, - проворчал начальник.
- Хорошо, - его гость подвинул стопку бумаг и присел на краешек стола. – У меня для вас, Михаил Анатольевич, есть предложение.
Слова доносились до меня словно сквозь вату – я всё ждал разноса от начальства и готов был соглашаться на что угодно, лишь бы остаться в отряде. А то уволят и куда мне идти? Я кроме своей профессии ничего не знаю...
- Вы не хотели бы поработать космонавтом-испытателем? – спросил меня Виктор Иванович. – Мы набираем новый отряд.
Краем уха я слышал, как Паша у меня за спиной аж задохнулся от восторга.
- А... Я... А почему я? – вырвалось у меня.
Полынов и Митчелл переглянулись.
- Нам понравилась ваша реакция, - ответил Митчелл. – В стрессовой ситуации – аварийной ситуации – вы вели себя расчётливо и хладнокровно.
Я?! Да я испугаться-то не успел...
- Разбил машину и не почесался, засранец, - проворчал начальник.
- Надо будет, конечно, пройти тесты, какое-то время уйдёт на подготовку, - продолжал Виктор Иванович, - но я думаю, всё будет хорошо.
Под его оценивающим взглядом я стоял ни жив ни мёртв.
- А... Да... в смысле, я согласен, - пролепетал я наконец.
Полынов хмыкнул. Митчелл кивнул, продолжая рассматривать меня.
- Значит договорились.
- А... подождите, - спохватился я, - у меня отпуск в октябре...
И умолк, шалея от собственной наглости.
- Засра-анец, - с чувством сказал Полынов.
- Отпуск? – нахмурился Митчелл, глядя на него.
- Людей не хватает, - Василий Сергеевич развёл руками, - приходится каждому пилоту делить отпуск пополам, зима-лето или, там, весна-осень.
- Недели вам хватит? – спросил меня Виктор Иванович.
- Да... – выдавил я.
- Хорошо, - раздельно произнёс Митчелл. – Вася, сделай ему перевод, я подпишу...
- Подожди за дверью, - кивнул мне Полынов.