Когда я, Саэвар, из рода Теш-Моранан, царь великий, царь сильный, царь, возлюбленный богами, взял себе Север, в той земле творили много недостойного. Я поправил это. Теперь в той земле больше не поят богов кровью их детей. И это хорошо. Читающий это, помни – зло это, поить богов кровью их детей. Они этого не любят, и этого они не держат тайным. Когда Шердор из Цуна совершил большое жертвоприношение в Годы Огненной Цапли, разверзся Контур и пришел Орден. Когда Над-Дхорав, дракон Юга, совершил большое жертвоприношение, пришел я, Саэвар, на Юг и взял его землю. Оправданно ли это, поить богов кровью их детей? Воистину нет!
Так говорю я, Саэвар, ныне, в день тридцатый, второй трети, второй четверти, 723-его года от Сурового Возрождения, в доме Южного Кау, перед его ликом: Здесь не будут поить богов кровью их детей.
Я, Саэвар, чье удалое сердце радует Кау, чьи деяния угодны Ахри, имя которого на устах Нгаре, милосердие которого драгоценно в глазах Иштанны, еще говорю: Они покарают того, кто покусится на эту надпись, род его будет иссушен и развеян по миру.
Я - Саэвар. Я пришел на Юг. Вы подчинитесь моей воле.
- Наскальный эдикт Саэвара Великого в Кауараке.
---
Миэн было плохо. Ядоземье одолевало, выпивая из нее добрую магию. На его место приходила магия злая, и не было этому преграды. Женщина уже с трудом понимала, на каком свете находится. На самом деле ли она еще в темнице варваров, или это уже очистительное мучение, назначенное ей судом Пресветлых? И насколько оттянули чашу весов ее грехи, сколько же это еще продлится?
Мимо опять прозвенел кадилом страж. Миэн подалась к решетке, вопреки чувству самосохранения пытаясь вдохнуть глубже, надышаться зелья, упасть в обморок, лишь бы этот кошмар хоть на время прекратился.
Решетка неожиданно с грохотом поддалась, открываясь наружу. Не ожидавшая женщина потеряла равновесие и упала на пол, плашмя. Гортанно расхохотались подобия, на спину встал сапог, придавил к присыпанному соломой камню. Руки скрутили за спиной колючей веревкой, как раз поверх следа от прошлого пленения. Подом схватили за ворот и грубо подняли. В зубы ударил край деревянной плошки, уже знакомой, в горло потекла вода.
Измученная жаждой женщина глотала жадно, с благородностью либо богам, либо, горе, своим мучителям. А потом, как только схлынула первая эйфория, пришло осознание, что вода – плохая. В нее тоже подмешали яд, уничтожающий души. Миэн показалось, что внутри нее что-то умерло, и навсегда. Но, внезапно, помутнение рассудка прошло, появились силы. Она дернулась, заругалась, но поняла, что даже так – бесполезно. Лишь радует бездушных.
Сол-Элеис выпрямилась, брезгливо поджав губы, смотря на своих мучителей. Мучители опять невесть с чего расхохотались и тут же накинули ей на шею нетугую петлю, потом нахлобучили на голову шлем. Шлем был орденский, но не ее собственный. Слишком большой, он болтался, сползая на глаза.
Ее потащили по коридору. Она пробовала упираться, но быстро поняла, что в ослабленном состоянии это не только жалко, но и бесполезно. Мимо без особых усилий волокли мужей ордена куда сильнее и внушительней её самой. Считать, что она справится там, где оказались бессильны они – нелепо.
Ее вытолкнули во двор, под безжалостные, ослепляющие лучи солнца. Она даже вскрикнула от рези в глазах, потом устыдилась. Потом проморгалась и ужаснулась. Мир изменился, небо, бездушные и здания остались теми же, но цвета и очертания сместились. Как в самом инфра-магическом диапазоне, даже еще дальше! Он даже забыла о том, что не может колдовать и попыталась сместить зрение. Увидеть хоть чуточку магии, пусть даже и злой. Но целостной картины больше не было, не потому что ей не давали колдовать по полной, а потому что она больше не могла. И Миэн впервые почувствовала, как ее решимость начинает сдавать.
- Дожил, плебейский спектр… - прохрипели рядом. Миэн повернула голову и не сразу смогла опознать в этой осунувшейся, поблекшей и черноглазой маске капеллана их сотни. На этот раз крик удалось сдержать трояким трудом.
- Пл-плебейский… Что… Что это? О чем вы?
- Это, Сол-Элеис Миэн, значит, что пятая душа…
- Аших!
Петлю на шее дернули, повелевая заткнуться. Потом держащее ее подобие рявкнуло еще:
- Ханнок Шор, сарагарай?
- Аха.
Ее толкнули опять, на этот раз в лапы демона. Она его узнала, хотя мерзостный снова нацепил доспех. Еще и расписал броню и шкуру красными закорючками, наверняка богохульными. О, как она его ненавидела! Но иногда и праведный гнев, высшего его сорта, бессилен, как каприз младенца. Попытки пнуть или повалить мутанта успеха не возымели. Ее поволокли с тюремного двора, на веревке, как скотину на бойню.