– А что там решать? Вольному воля. Хочет – пусть остаётся, нет – идёт с нами.
Седой промолчал, боясь надеяться на свободу. Такие люди жалости не знают. Дедушка рассказывал о подобных. В последнюю войну голод выгнал разбойников из леса, притянул к жилью. Сбивались волчьими стаями, захватывали целые селения, жили как у себя дома. Иногда, особо озверелые от крови и отчаяния, они сперва убивали всех мужчин и старух, чтоб не мешали, не путались под ногами.
– Ну, не знаю, – Пожар плеснул себе воды в чашу, торопливо выпил. Капли стекали с бороды на рубаху, оставляя вытянутые влажные пятна. – Он тоже чего-то стоит.
– Кому ты его сейчас продашь? Здравствуйте, дорогой конунг! Вам случайно мальчик не нужен? А то мы его подобрали, пока в вашей деревне гостили.
– Тоже верно.
Кукушка посмотрел на Седого.
– Мал ты ещё, чтобы за нами таскаться. Утром уйдём и ты уж как-нибудь дальше сам. Но смотри – расскажешь кому-нибудь! Покажем, что ты с нами заодно был. Вместе под топор ляжем. Если повезёт. Знаешь, как убийцу наказывают? Кладут в один мешок с покойником и заживо закапывают.
Ложились на полу, почти впритык. Пожар примостился у порога, привалившись к ступенькам, чтобы никто не сбежал ночью. Женщине связали ноги.
– Не ёрзай там, – буркнул он. – Я сплю чутко.
– Если вы не от Вадимира, то от кого? – зачем-то прошептал, засыпая Седой.
– Ни от кого. Мы теперь сами по себе, бросили свой посёлок. Нет больше сил терпеть. Знаешь, как у нас дела обстоят? Сажаем мы зерно, да? С урожая получаем в три раза больше. Часть надо оставить на посев, иначе с голодухи ноги протянешь. Часть – отдать старшим, чтоб не сожгли. Ещё мельнику отдай, кузнецу, чтобы инвентарь починил, на обновку собрать. И вот что осталось – тем и живёшь. Понятное дело, одним хлебом сыт не будешь, и силки приходится ставить, как умеешь, и рыбачить, в лес по грибы, ягоды ходить. Но вот что случилось – палили мужики лес, чтобы новое поле под посев освободить. И поднялся ветер, понесло этот огонь обратно в посёлок. Выгорело всё: и поля и собранный урожай. Дома, тряпьё… Без ничего остались, хоть ложись и умирай. Раньше как – пошли бы на поклон в город, упросили бы помощи. А теперь никому до нас дела нет, война на носу. Где война, там и голод. В общем, распался наш род. Кто куда подался – к родне в другие селища, кто младшим пошёл в услужение. А я так подумал – жена старая, нелюбимая. Детей нет, только брат младший и племянники. Ничего больше не держит, чтобы век мучиться. И решил с приятелями поискать себе удачи в другом месте, раз она прежде не баловала. Терять нам нечего, мы на всё готовы.
Последние слова Седой дослушивал через сон, усталость и темнота брала своё. Ещё пара вопросов, только на минуточку прикрыть глаза…
Когда проснулся, в полуземлянке никого уже не было. Только немытые чашки на столе и пустые, вычищенные до блеска, дна горшки. Женщина тоже пропала. От мыслей о ней его наполнила какая-то истома. Может быть, она была бы не против, ну, после всего случившегося. Чего уж терять. Хотя бы дала потрогать…
Во дворе тоже никого. Разбойники, без сомнения, ушли. Женщины тоже не было видно. Седой обошёл соседние дома – заперты, припёрты снаружи. Отворил – пахнуло сладковатым запахом тлена. Не стал разглядывать, сразу вывернуло на свежем воздухе.
Вспомнилось:
– Старух мы заперли, чтоб под ногами не путались… Ты не думай, мы не злодеи какие.
Ещё раз стошнило. Упал на землю. Могли и его. Почему оставили? Только потому, что похож на младшего брата? Но родного Кукушка всё-таки бросил, оставил на пепелище. И жену бросил, не посмотрел на прошлое.
Женщину он всё-таки нашёл. Какая там женщина. Девица ещё. Была. То ли упиралась, то ли ослабла и не могла идти. Упала у самой кромки леса и полоски ещё такие. Видно по земле волочили. Вся в пыли, грязная. Со свёрнутой шеей, в пятнах. А так ещё свежая, почти как живая.
Седой никогда ещё не был близок с женщиной. Так бы, останься в селище, родители, наверное, уже бы подыскивали ему жену. Такую, чтоб постарше лет на пять, чтобы сразу работала.
Он посмотрел по сторонам – лес молчал. Вокруг никого, не души. И разве что духи вокруг. Нелюди какой и покойников. Равнодушные, замкнутые в своей беде. Слепые. Никто не осудит, никто не узнает. Озираясь, словно вор, мальчик потрогал грудь покойницы, но ощутил лишь холод смерти. И вдруг испугался, что она оживёт и схватит его за руку, если не чего похуже и побежал. Побежал прочь, куда угодно, лишь бы подальше от этого проклятого места.