Часть четвертая. Кау.
---
… И сказал ему верховный жрец:
- Как вы вообще можете называть себя нгатаями? В песнях своих вы добавляете слоги, не соблюдаете канон. Стрижены не по обычаю. Одеяния подобраны не в цвет, в родословиях перепутаны боги. Это возмутительно!
Ответил ему Ах-Шиван, своему господину:
- Да, но ведь так же гораздо красивее!
И на том они помирились и преломили хлеб, потому как Ах-Шиван, жрец, просветитель Озерного Края, в гости к верховному всегда брал с собой десять тысяч бойцов.
- "Жизнь и деяния святого Ах-Шивана Озерного".
---
- Сиятельные уходят.
- Вот как, - Ханнок уперся спиной в застрявшую балку, копытом в стену, и сдвинул-таки этот брус с кучи обломков – кровельный камень, тесаные блоки и доски. И чья-то рука в браслетах, торчащая из-под завала.
- Я слышал, как Аэдан говорил это Хал-Тэпу, как раз прежде чем меня отправили к тебе, - Шаи выглядел неважно – до сих пор не привык к виду (и запаху) последствий войны. Но старался держаться бодро. Со времени штурма прошло четыре дня.
Серый зверолюд оглянулся по сторонам, затем, понизив голос, сказал:
- Если это сказал Аэдан, то явно незачем кричать об этом на всю улицу.
- Я не кричал, - насупился нобиль, - У тебя уши слишком чуткие! Все злишься из-за того, что я взял ружье без спроса?
- Для нгатая это – оскорбление.
- Сонни ты так не ругал. Вообще не ругал!
- Она умеет им пользоваться, - отпарировал Ханнок, на самом деле куда более разозленный, что этот дурень едва не пристрелил пленницу. Но прояснять позицию по этому вопросу не стал. Сарагарца не покидало чувство, что с ним самим творится что-то странное в деле защиты и куртуазности. Конечно, его самого так именно и воспитывали. Да, бить в набатный гонг вроде еще рано, но все же… Надо поговорить с Кан-Каддахом. Вот только тот снова целыми днями пропадал в дворцовой башне.
- Хааноок, Аэдан тебя звал, вообще-то, - убедившись, что гневные взоры и сопение не прошибают эту серую полуварварскую шкуру, добавил-таки Шаи.
- Вот сразу бы и сказал.
Ханнок отпросился у квартального старшины, организовавшего разбор завалов. Вместе с ним выпрягся из телеги и ушел Фреп – дружик к старосте не подходил, но возмутиться таким самоуправством ни у кого, похоже, духу не хватило. По словам Хал-Тэпа снежный зверолюд сильно переживал, что в первой же заварушке оказался бесполезен почтенному подателю жизни и так далее. Ханнок успокоил илпеша, что, зато, тот блистательно оборонил его имущество и пусть и временный, но кров. Саблезубый повеселел, но теперь старался на всякий случай не упускать вождя из виду. По крайней мере, пока за стенами сидят Сиятельные. Что ж, если Шаи не примерещилось, последнее обещает измениться.
- Нас вызывает князь, - такими словами встретил Ханнока Аэдан. Уже одетый в чиненый, вычищенный доспех. При оружии.
- Прямо сейчас? – не обрадовался химер, уставший, с вымазанными золой штанами и рогами в побелке.
- Да. Пусть видит, как ты трудишься на благо его города. Кирасу надень. И ружье прихвати. Без пуль и пороха.
Ханнок надел и прихватил. Не только воинский снаряд, но и переписанное по второму разу прошение. О последнем он Аэдану не сказал.
С ними увязался Фреп-Врап. Ханнок два квартала интриговал себя картинкой, как въезжает в приемную залу верхом на снежном чудище, с перекинутой через седло пленницей. Потом с сожалением вернулся к куда более скромному и жизнеспасительному варианту.
Они прошли на вершину плато, к башенной террасе, через подгоревший, пропахший дымом город. Плачи и победные гимны, стихи о цветах и срубленных головах, надлежащие после крупного южного боя, уже отзвучали. Теперь горцы расчищали и заделывали с деловитостью людей, привычных к постоянным войнам и природным катастрофам. Кохорикаи казались вполне готовыми к продолжению войны. Как и их князь, который принял их на третьем этаже – к радости Ханнока подъемник еще не починили и место аудиенций перенесли ниже (да и простреливается этот этаж хуже).
Вот только сарагарец еще помнил, каким подавленным и встревоженным выглядел Соун Санга, когда узнал, что непонятный артефакт похищен Орденом.