…Отдышаться. Подождать, пока в глазах перестанет темнеть от долгой тряски…
В хибаре, куда нас втолкнули, было темно, но на удивление сухо. Мы устроились на соломе, наваленной в углу, и прижались друг к другу теснее, чтобы сохранить тепло. Полоска света, пробивающаяся из-под кривой, плохо обтесанной двери, медленно тускнела. Скоро сядет солнце.
«Эссильт, ты уловила что-нибудь? Почему они напали на нас? Ведь эти люди действовали необычно...»
«… очень необычно. Крысы отрастили клыки. Не похоже на простой поиск жертв, чтобы йоменам было, куда выплеснуть гнев, они бы пришли толпой. И не повезли бы куда-то, не стали бы ждать до утра, чтобы отвести душеньку. А эти напали так слаженно, словно не раз уже захватывали…»
«… людей. Или… или Старших. Что, если не все ушедшие дети Дану добрались до Авалона? »
… Теплый летний день не сулил ничего дурного. Пони рысили слаженно, резво, предчувствуя скорый ночлег и сочную траву. Дорога петляла между холмами, словно покрытыми темно-зеленым, с подпалинами, бархатом; под розовато-рыжими облаками перекликались полевые птицы. Мы направлялись в Камелот, где теперь правил Мордред. После явления Грааля на пиру; после того, как все паладины, все, как один, поклялись отыскать Чашу; после того, как Бедвини, новый епископ наплел им про избранность, чистоту и непорочность, король словно надломился. Словно мало было ему Гиневры, не замечать похождений которой и дальше стало уже невозможным, словно мало было ему упреков в бездетности. Вивиан и Моргана вложили в это представление подлинное мастерство; объединив свои силы с нашими, они сотворили чудо. Яства, благоухание, перебившее стойкую вонь трапезного зала Камелота, таинственная дева, - и вот уже отчаянные воины, не раз смотревшие в глаза смерти, искренне готовы положить жизни на алтарь мечты.
Лишь одного предвидеть мы не могли. Того, что Граалем воспользуются церковники.
Артур же, оставшись в одиночестве, проводил время за рыбалкой в отдаленном замке на берегу озера Локх-Блодд, будто хотел уподобиться Петру-рыбаку. А Гиневра совсем потеряла стыд. Ланселот, неведомо откуда появившийся при дворе, дневал и ночевал в ее покоях, отрываясь от утех лишь затем, чтобы зарубить пару-тройку недовольных.
Потому Мордреда, когда его конь перепрыгнул через стену замка, встретили, как избавителя. Сын Артура начал вновь собирать страну. Он дал отпор воинственным саксам, почуявшим было слабину, вернул отколовшихся данников и изгнал Ланселота. Меч первого рыцаря Камелота сломался под скрамасаксом незаконного сына короля. Британия вновь воспрянула. Меж древних кромлехов, снова, как и много лет назад, безбоязненно славили Великую Богиню, земля обильно цвела, обещая дивный урожай, единороги лунными ночами снова танцевали на вспаханных полях, благословляя посевы, мерцали золотом заповедные источники в священных рощах друидов, а в лесах снова заслышались песни детей Дану.
И казалось, что удалось обмануть предсказанную судьбу.
Мы ехали в Камелот, чтобы быть рядом с Мордредом.
Они появились, словно тени. Жилистый старик в коричневой робе и двое одоспешенных конных позади него. Послеполуденное солнце золотило круглую плешь монашеской тонзуры, играло на бляшках нечищеных лорик всадников, на больших серебристых крестах, укрепленных их на шлемах.
Они ждали кого-то.
Нас.
- Бесовки! Взять их! – повинуясь визгливому окрику монаха, конники ринулись к нам. Сзади со склонов холма по обеим сторонам дороги тоже послышался топот копыт.
- Ведьмы! Из-за ни-и-их неурожай был… Святой суд свершиться должен! – продолжал разоряться церковник…
Мы только крепче сжали руки. Бежать бессмысленно, нашим пони не тягаться с рослыми, сильными конями воинов, что мчали к нам, растягивая сеть.
Спрыгнуть с седла. Успеть выхватить из чересседельника самое нужное… Не успели. Сеть опутала, сбивая с ног, всадники с гиканьем поволокли нас по пыли к старику.
- Связать. Бесовские штучки – сюда. Сгорят вместе с этим… отродьем. – голос монаха стал деловитым; на худом лице, обтянутом пергаментно-желтой кожей жили, казалось, только властные темные глаза.
Нас разделили. Скрутили руки, кинули поперек седел. Сзади донеслись короткие, отчаянные крики – отставшая парочка закалывала наших пони. Монах с неожиданной для его возраста прытью взлетел на огромного гнедого жеребца.
А потом была долгая, бесконечно долгая скачка, полная едкого конского пота и мелкой пыли. Храп коней и клочья пены, летящие в лицо. Грубые руки, что перекидывали нас с одного седла на другого.
Солнце уже почти село, когда все это кончилось. Земля внизу перестала трястись и подскакивать, нас стащили с седел и швырнули на солому, подняв тучи пыли. Хлопнула дверь…
«… тот, что вез меня, думал, как бы затащить на сенцо какую-то Бригид с вооот такенными…»
« …а мой – про бараний окорок и ядреную вдовушку… И что, если б не этот монашек, то лежал бы уже у нее под боком. А не девок бы по холмам отлавливал, которых и подержать-то не за что.»
« Меня все это тревожит, Эссильт. Церковники нанимают головорезов для охоты на Старших…»
« …и меня. Что еще они могут знать?»
Грубые воловьи жилы натерли запястья почти до крови. Каменный нож, конечно, подошел бы лучше, но выбирать не приходилось. Взяться за руки, стиснуть зубы, превозмогая дергающую боль, двигать занемевшими ладонями…
… кровь. Багряные дорожки пролегли, щекоча, по запястьям - от жестких пут к сплетенным в пожатии пальцам. Смешиваясь, капли становились ярче, словно освещаясь изнутри. Полоса света из-под двери меж тем померкла, сменилась сполохами костра.
Топот ног за стенами нашего узилища, бряцанье доспехов. Взгляд, – глаза в глаза – и мы согласно улыбаемся. Мрак вокруг сгущается, кутаясь в лиловые и пурпурные покрывала, отступает перед чем-то более темным, запретным, притягательным. Чужие, нездешние ароматы вытесняют запахи скошенной травы и костра, смешанные с горьковатой дымкой можжевельника, что растет вокруг. Соленый ветер с моря, горячий песок и… яблоки. Словно целый сад раскинулся вокруг, яблони, усыпанные плодами, алыми, будто налитыми кровью, пунцовыми, как открытая рана. Самый воздух стонет, разливаясь жаркими волнами, дрожит, словно в предвкушении; мнится, будто еще миг - и сухая трава вокруг вспыхнет, отбирая жертвы у церковников. Волны накатывают на стены, наполняя их янтарным светом, теплым мерцанием нелюдских факелов, превращая убогую хибару в резной ларец, что скрывает бесценные жемчужины. Сокровища, застывшие в сладком томлении, ожидая, что кто-то сможет ими овладеть… Скрип двери вплетается в наваждение. В проеме застыли две фигуры, черные из-за яркого пламени позади. Миг – и один из сторожей судорожно вдыхает пропитанный вожделением воздух. Кажется, это тот, что мечтал о грудастой Бригид. Как завороженный, он ввалился внутрь, раздевая Златокудрую взглядом, еще мгновение назад скучающим и равнодушным. Второй гнусно ухмыльнулся и по-хозяйски зашел следом, расстегивая на ходу тяжелый пояс с ножнами. Бухнула, закрываясь, дверь.
«Выдержим, сестра?»
Первый, горбоносый, с сальными патлами и изрытым оспинами лицом, навис над нами и, не отрывая взгляда от намеченной жертвы, принялся освобождаться от одежды. За кольчужной лорикой полетела донельзя грязная туника, затертые штаны, сапоги… Второй, рослый бородач, уже скинул все мешавшее и, схватив Белорукую за волосы, поволок к другой стене, при каждом шаге обдавая гнусным запахом гнилых зубов и давно не мытого тела. Воздух, казалось, раскалился докрасна, и жаждущие мужчины предстали во всей красе. Древние чары Inis Vitrin застили их глаза, пот стекал по густой поросли, покрывавшей тела, дыхание с хрипом вырывалось из полуоткрытых ртов… В эти мгновения воины были похожи на медведей.
Дверь снова распахнулась. Как же мы ждали этого мига!
- Сэр Э…
Утробный рык пары глоток заглушил этот робкий голос:
- МОЁ-О-О! – жар и смрад мужских тел отступили на миг, позволяя вздохнуть и взглянуть.
Они все здесь. Западня захлопнулась. Двое оруженосцев врываются внутрь, а за их спинами мелькает блестящая тонзура монаха, который что-то кричит. Но два зверя над нами понимают только одно – на их добычу посягнули. И в этот миг древнее запретное таинство набирает полную силу. Жаркие волны, зарождаясь в низу живота, вихрем из мириад ледяных иголочек проносятся к голове, поднимая пропыленные волосы мерцающим облаком, и обжигающей пеленой обрушиваются на всех пятерых мужчин. Теперь все пять пар глаз неотрывно прикованы к хрупким фигуркам, скорчившимся у стен. Миг, - и оруженосцы с маслеными глазами, выхватывая мечи, и монах, бормочущий что-то на латыни, кидаются в сторону рыцарей и их добычи...
… молитва оборвалась хриплым воем, когда мощный удар отшвырнул старика в сторону. Церковник с отвратительным хрустом ударился спиной об опорный столб и затих. Почти в то же мгновение сверху, окрашивая рясу черно-багряными узорами, рухнуло нагое тело горбоносого с разрубленным хребтом. Кровь хлестала из рассеченных мышц и жил, ребра, похожие на остов судна, несколько раз вздрогнули, разрывая осколками кожу. Бородач успел схватить свой клевец и, хохоча, в полуобороте ударил убийцу горбоносого в бок стальным жалом, но второй оруженосец тяжелым мечом отсек ему правую руку с оружием. Зажимая раненый бок, первый поднялся и, размахнувшись, врезал господину под подбородок кулаком в тяжелой латной перчатке. Бородач взмахнул окровавленной культей и, неестественно запрокинув голову, рухнул навзничь. Воздух дрожал в предвкушении новых жертв, и желание немедленно обладать нами среди покрытой кровью соломы уступило в душах оруженосцев место жажде крови.
«Во имя твое, Великая Богиня. Они – тебе!»
Мы словно видим Камни–На-Холме, тело, распростертое на алтаре, магические символы, жадно впитывающие кровь. Эти же символы проступают на янтарно-светящихся стенах, на окровавленном полу; алый туман поднимается с них и собирается вокруг яростно рубящихся оруженосцев, и те, не чувствуя ни боли, ни слабости, рычат от ненависти. Удары, редкие, но страшные, рассекают плоть, дробят кости; воины падают и подползают друг к другу, вцепляются в глотки зубами - до последнего мига, последнего судорожного вздоха...
Как тихо.
Скрип двери как далекий колокол. Ночной воздух вторгается внутрь, вымывая наваждение. Туман струится по земле, косматыми клочьями вползает в хибару, туман, густой, как молоко, пахнущий влажной травой, он оставляет вкус соли на потрескавшихся губах.
Как же тихо.
Разжимается стальной обруч, что мешал вздохнуть свободно, даже ноющая боль в истерзанных запястьях кажется такой родной, настоящей. Накатывает озноб. Медленно, осторожно мы находим друг друга. Спина к спине, - и вновь нисходит покой, в прикосновениях рождается сила, а все случившееся будто подергивается дымкой, становится делом минувшего, давнего…
Освободиться от пут легче легкого, когда вокруг столько оружия. Изувеченные тела похитителей не вызывают ни страха, ни отвращения, лишь жалость. Великая может быть безжалостна, но ведь она - богиня.
Они все мертвы.
Не все.
Старик-монах пошевелился и замычал.
«Изольда, нам нужны наши обереги и чаши. Кажется, монах прятал их во вьюки, на гнедом...»
Златокудрая легкой тенью скрывается за дверью.
Подойти к церковнику, что недодавленным пауком ворочается у столба. Старик медленно поднимает голову и, ненавидяще глядя в глаза, выплевывает откушенный язык. Кровь заливает подбородок, пятнает рясу.
« Мы не держим на тебя зла. Не будешь говорить? Не беда... Не беда. Лишь сердце и память не ведают лжи.»
Возложить ладони на его виски.
Монах закатывает глаза, его плечи сотрясает судорожная дрожь.
«Все позади, gwearo, все уже позади. Великая дарует Свою милость всем чадам Своей земли… Не бойся. Боль уйдет… Не вернется. Дальше – только покой. Поделись со мной…» - голубовато-белые пальцы нежно гладят слипшиеся седые виски, и старик затихает; его голова опускается на колени Белорукой…
… Светлая зала. Скамьи перевернуты, по полу стелется длинный отрез расшитой ткани, одним концом заправленный в искусно украшенные пяльцы. На вышивке – Иродиада, танцующая с головой Крестителя. За окном ветер гонит рыхлые серые облака. Плечистый темноволосый мужчина в пурпурном плаще небрежно прислонился к стене. В его глазах читается желание поскорее выпроводить гостя и вернуться к алькову. Раскрасневшаяся женщина в богатом платье, подбитом горностаевым мехом, рассказывает о тайных помыслах безбожниц Морганы и Вивиан, известной как Владычица Озера. Она говорит сбивчиво, поминутно целует роскошный крест, теребит локон цвета соснового корня, выбившийся из косы, оглядывается на темноволосого. Тот по-хозяйски поглаживает ее плечи. Королевский пурпур – как запекшаяся кровь…
… Темноволосый воин осаживает коня прямо перед настоятелем. Не слушая возмущенных возгласов братии, он вытряхивает чересседельный вьюк, и на плиты двора со стоном падает маленькое человекоподобное существо с острыми ушками. Кожа у малыша зеленоватая, а волосы больше похожи на стебли травы. Под хохот темноволосого монахи отшатываются и дружно осеняют себя крестным знамением…
… Лестница, вырубленная в скале. Повороты за поворотами, низкие потолки, мнится, - вот-вот раздавят своей тяжестью. Узкие щели, ведущие к небу и солнцу. Поворот. Еще поворот. В каменном мешке кто-то есть. Высокий, изящный, как стебелек подснежника, длинные руки раскинуты в стороны, притянуты бычьими жилами к стенам. На всех стенах, на полу – кресты, бисерная вязь молитв, изображения рыб, голубей и львов. Не хочется заходить внутрь.
Придется зайти внутрь. Этому Старшему осталось жить до заката. Он больше не нужен. Так решил совет…
… на коленях. Напротив – подол чьей-то рясы. Слова падают, как капли холодного дождя.
Ведовство.
Козни.
Две богомерзкие твари, созданные ворожейками, посягнувшими на Божественное право Творца. Убить? Нет, взять отродья живыми, они нужны. Кто они? Мертвецы, что ходят среди живых. Сосуды греха, присвоившие себе имена. Какие? Изольда. Одно на двоих.
А позади трепещет пурпурный плащ, и слышится знакомый хохот темноволосого из покоев королевы…
На полу в лужицах подсыхающей крови исподволь проступают древние знаки огня, воды, солнца и волка. Чаши, зажатые в раскинутых руках монаха, медленно наполняются водой, порастают корочкой льда. Нежная голубоватая дымка окутывает погруженных в транс девушек. «Жертва принесена и принята. Жертва приоткрыла завесу над грядущим… Смотрите же и внемлите, создания Дану.»
…Скудно обставленная зала. Черноволосая женщина, подобрав лиловый плащ, сидит у ног худого, обросшего человека, неотрывно глядящего в огонь. Тихая речь ее подобна шелесту ветра в озерных камышах. Вернись, Артур. Уничтожь изменницу, змею, что ты пригрел. Наш сын ждет тебя. Наши земли ждут тебя, брат. Вернись! Твои люди гибнут, пока ты укрываешься от мира. Они верят тебе. Ты приучил их верить. Ты губишь их, одного за другим, брат!
В глазах короля отражается только пламя….
… пламя. Трепещут на ветру факелы, ждет своего часа столб, обложенный дровами и вязанками хвороста. Колокольный звон гвоздем впивается в виски. Королеву-изменницу ведут сэр Тор и сэр Гарет, верные своему королю. Артур смотрит сквозь площадь невидящими глазами, словно ищет тот цветущий майский луг, где впервые встретил свою любовь. Свою жену. Свою погибель… Вдруг в толпу врубается еще один всадник. На нем глухой шлем и кольчуга, за плечами вьется королевский пурпурный плащ. С богато украшенного меча веером летят капли крови - сэр Гахерис и сэр Агловаль, ринувшиеся было наперерез, погибли первыми…
… тихий монастырский двор. Артур с непокрытой головой внимает вкрадчивому голосу настоятеля. Тот говорит о тяжких грехах, о немыслимых бедах, что ждут Британию, от которой отвернулся Всевышний. О крови и страданиях, что камнем тянут душу короля в геенну. И о пути спасения, который открыт для всех…
… Цветут яблони. Опадают желтые листья в лесах, птичьи стаи тянутся к югу, а над бесплодными полями близ Камланна собирается воронье. Две рати. Брат на брата, друг на друга. Отец идет на сына. Лепестки с одинокого яблочного деревца на краю поля медленно кружат на осеннем ветру…
… волчица тащит отрубленную голову. В закатившихся мертвых глазах - страдание. Рядом волчонок с раздувшимся животом катает лапой пустой шлем. Вороны, тяжело хлопая крыльями, поднимаются с конского трупа. Две девушки идут по полю. Ищут живых.
Тщетно…
… здоровяк Бедивер плачет, как ребенок. Артур еле дышит, его шлем разрублен и погнут так, что не снять, не перевязать рану. Начинается лихоманка, король бредит…
… Мордред лежит на дне простой рыбацкой плоскодонки. Ни вороны, ни волки, ни люди не осквернили тела. Рядом – его любимый конь, убитый, чтобы сопровождать хозяина и за чертой. Прозрачно-бледные руки сына Морганы сжимают верный скрамасакс, обвитый светлым, почти белым локоном. Белокожая девушка с распущенными волосами стоит подле, по колено в воде. Побелевшие губы шепчут что-то на забытом древнем наречии. Ни слезинки в огромных сине-зеленых глазах, лишь чуть заметно дрожат руки. Золотоволосая подает ей факел, мгновение – и лодка, объятая пламенем, отплывает. Девушка с распущенными волосами медленно опускается на песок и прячет лицо в ладонях…
Видение растворяется в голубоватой дымке.
Холодеет лицо старого монаха под занемевшими пальцами. Он уже далеко, тихо отошел в блаженном полусне. Он там, где ничья воля не сделает его игрушкой. Отцветает улыбка на пергаментном лице. Прощай, старик. В недобрый час мы встретились…
« Так это Гиневра…»
«Да.»
« Она предала. А этот, который ее…»
«Я видела его в Таре, Эссильт. Это Ланселот. Ишь ты, уже и плащ королевский обжил…»
« И похоже, что церковникам все это только на руку…»
«… да. Поспешим».
Мы не в силах заговорить о том, что было явлено. О милости Великой, или проклятии Великой, - мы не можем заговорить о грядущем. О предсказанной судьбе, которую не обмануть.
Только горячим, не щадя, рыцарских коней.
Рассвет застал в дороге.
Мы мчали в Камелот, чтобы быть рядом с Мордредом, когда случится то, чему суждено случиться.