А Вадимиру всё мало, не успокоился, о большем подумывает.
У Вадимира волхвы загостились надолго. Бродили между лагерями, пророчили за еду, торговали редкими волшебными амулетами, которые Власый намедни собрал из обглоданных костей курицы. В ожидании сражений расходились на ура. После – дела шли ещё лучше. Волхв всяко нужен, над покойником почитать заговоры какие, чтоб не поднялся, крови чужой не возжелал, али ритуал соблюсти, порядок, как правильно в могилу положить. Нет, тех, что попроще – безродную молодёжь из изгоев – сваливали в общую яму, без всяких обрядов, лишь бы зверь сразу не растащил. Такую молодёжь Власый не любил и Седой вполне разделял его мнение.
Отъевшись, Седой прилёг на лавке и, пользуясь возможностью, тут же уснул. Спал спокойно, без сновидений, хоть это и была для него редкость. Обычные сны Седого – цветные, с запахами и звуками – неотступно преследовали мальчика. На
– Другой мир влияет, – объяснял наставник. Седой этому не верил. Иначе, почему этот другой мир так напоминал его собственный? И богов в этом мире не было, только запах гари от бесконечных пожарищ.
Утром к нему подошла хозяйка и долго молчала, мяла в руках собранный узелок. Виновато-трусливое выражение на лице.
– Тебе это, собрала на дорогу.
Протянула узелок, лёгкий, мягкий под пальцами. Прощупывался хлеб.
– Беги и иди как можно скорее.
– А Власый? У вас останется?
Лицо купчихи исказилось, и она зажала себе рот, чтобы не разрыдаться.
– Нет больше нашего Власого. Ночью повесился на воротах.
Чудь ушла, спряталась в своих глухих лесах, затаилась на болотах. Никого к себе не пускала, полезешь – сразу стрелу схлопочешь или две. Только их городища и остались, тихие, разом одичавшие. Всякая торговля прекратилась. Закрылись, попрятались в своих углах и славянские роды. Кто отсидеться пытался, а кто и сразу выбрал себе сторону.
Разные по реке ходили слухи, и было понятно, кто их распускает. В одной избе порой собирались обе партии и начинали собачиться. Доходило и до смертоубийства.
– Думаешь, его ваши обиды интересуют? О себе воевода печётся, как бы прибрать власть к рукам, вознестись. Плевать он хотел на других! Но хуже всего, что развалит он всё. Всё достигнутое! – заливал один, лавочник из Ладоги.
– А чего мы достигли?
– Торговлю проложили, крепости построили и дружина крепкая.
– Будто бы прежде не торговали, будто бы отродясь меч держать не умели и крепости не строили, – возражал охотник из глухой чащобы.
– Вспомни, как свеи нас держали, с дыму куницу ни за что, ни про что брали! И что, где были твои крепости, мечи? Только сильная власть нас устроит, врагов удержит.
– Выгнали мы твоих свеев и других себе на шею посадили. Скажешь, не берут сейчас куницу? Вдвое берут! Тебе, лавочник, разве что хорошо, а другим, вне вашей хвалёной Ладоги? Об этом подумал?
– У них свои заботы, у меня свои, – отрезал лавочник. – На всех думки не хватит.
– И вот ты говоришь, что Вадимир властолюбец, о себе печётся, так разве конунг иначе? Разве варяга волнуют наши беды? Разве не берёт он всё, что под силу унести? Разве не плачут вдовы, вспоминая загубленных им мужей? Разве не его люди торговали нашей кровью?
– Лжёшь, собака!
Лавочник набросился на охотника, схватил за грудки. Еле-еле мужики растянули их в стороны.
– Крепость построил? Нет больше вашей крепости. Спалил её Вадимир, отомстил за пепелище.
– Хороша месть, коли открыл нашу землю с юга всякому вору. Может, этот ваш Вадимир этого и добивался? На своих хозяев работает? Нынче ведь за каждым кто-то стоит?
– И кто стоит за тобой, холоп варяжский?
Снова сцепились, уже и ножи тянули. Хозяин питейной избы, ругаясь, объяснил, что отлучит драчунов пожизненно. Накал страстей разом спал.
– А я так скажу, братцы, – вмешался третий, доселе молчавший. Вроде бы воин с заставы. – Не важно, что тогда случилось и имеет ли воевода право на месть. Если господин не защитил слугу, то имеет ли смысл вообще под его рукой ходить? Может, завтра и тебя так же бросят? А виновен слуга или нет, то это уж собранию решать, вече. Или самому конунгу, но чтобы явно, при всех. Нет, такому человеку я служить не стану.
И здесь уже согласившихся спорщиков оказалось больше. Но лавочник не сдавался.
– Иной раз ради общего блага приходится и потерпеть. Ты, похоже, человек с заставы, без корней, раз не знаешь, как в общине совместно работают. Хочешь-не хочешь, здоров-не здоров, вместе выходят лес рубить, жечь, пахать, сеять и собирать. Все заодно. Вот и сейчас, ради нашей земли придётся стерпеть чужеземного конунга.
Они продолжали пить, спорить, засыпать посреди разговора. И никто не заметил грузную фигуру в плаще и капюшоне, вышедшую на улицу. Никем не узнанный, конунг возвращался обратно в крепость. Теперь он знал, что в предстоящей войне может положиться только на собственный меч.