Вокруг одни идиоты. Утром Рулав попросил вынести труп из загона. В обед мимо проходил, заглянул – всё ещё лежит, благоухает. Сладенький такой запах, пока ещё лёгкий. И глаза у труллей такие… лукавые. Сомневающиеся. Жрать его или не жрать. С голодухи могут и сожрать, даже пахучего. Передохнут впустую. В общем, наорал, распорядился. Обещали, что сделают как надо.
Как надо? Заставить труллей самим тащить труп к реке. После такой голодовки особо не потаскаешь. Навалились целой кучей, потащили. По пути умер ещё один. Ойкнул и сполз. Думали, притворяется. Пнули, покричали – ноль реакции. Готов. Тот, что покрепче, решил сбежать. Обхватил за ноги, попытался опрокинуть. Сил не хватило, ничего не получилось. Смех смехом, а наказать пришлось. В итоге, уже три покойника. Пришлось самому вмешаться, махать кулаками. Слушают, смотрят, а лица, будто не понимают, будто наплевать. И, правда, какая теперь разница, если всё равно им подыхать?
С горем пополам сбросили в реку. В лучших традициях, застряли у самого берега, на мели. Пришлось самому лезть в воду и шестом проталкивать тела на глубину. Вымок и озлобился. А эти, недоумки, лыбятся, заливаются. В прежнее время, пустил бы кровь. Но слишком устал, непонятно от чего. Махнул рукой.
Остаток дня пялился на Хромую. Ему нравилось смотреть, как она работает. Ковыляет на своих кривых, плохо сросшихся ногах, отмывает блевотину с пола, хозяйничает на кухне. Жаль, что не поёт. Местные девушки всегда пели. По любому поводу – готовят, котелок скоблят или за водой идут. Вот у конунга в чертоге постоянно пели. Старик всегда выползал послушать, слезу тайком утирал. А у Рулава тишина, только полы скрипят и сквозняки играются.
– Спой чего-нибудь, – предложил Хромой.
Безвольный взгляд, тупое обречённое выражение. Молчит. Корова! Хоть избей до полусмерти, ничего не добиться. Чего не живётся, чего ей ещё надо? Запретил другим к ней прикасаться, для себя оставил. Без толку. Жизни нет.
– Сколько ты ещё будешь убиваться? Ну, не попалась бы нам в руки, думаешь, тебе бы сейчас легче было? Горбатилась бы сейчас на новую семейку, и когда мужа не было бы дома, тебя бы долбил какой-нибудь дед. Знаю я ваши скотские порядки. А сейчас живёшь, как знатная дама.
Никакой реакции.
– Тупая корова!
Надо бы оживить её кулаком, но сама мысль об этом уже утомляла. Всё из-за осады, высосала из него последние капли жизни.
Вечером дикари приступили к стенам. Прятались за огромными щитами, перестреливались с защитниками. Сняли ещё одного, дротиком, совсем ещё мальчишку. Втащили в дом, положили на столе. А он, раненный, белый такой, и тихий, спокойный, даже не кричал, только ногами сучил до последнего. Ни жалоб, ни проклятий.
И вдруг Рулав словно проснулся. Чего ещё ждать? Ну, запрутся они в башне, какая разнится, днём раньше, днём позже. Закончится еда, будут лежать как те трулли в загоне, на жмуров облизываться. Лучше уж там, пока силы есть.
– Подождём немного, когда эти недоумки устанут, – распорядился. – И ночью пойдём на прорыв. Вернёмся в Ладогу. Пусть конунг хоть задницу мне разворотит, хуже уже не будет.
Хоть какое-то оживление среди соратников. Правда, особо некому оживляться. Десяток их остался, от всего-то гарнизона.
– Давно пора.
Вернулся к Хромой. Притянул к себе, обласкал.
– Не бойся, я тебя не брошу! – Поцеловал, погладил по щеке. – Устанешь, понесу на плече. Ты только не пугайся, держись рядом. Оставайся за спиной, как пойдём.
Хромая молчала, позволяла себя гладить. И ему вдруг показалось, что она действительно его любит. Ну, такое нередко случается. Пленницы вдруг влюблялись в своих мучителей. Что уж говорить, у некоторых племён брак до сих пор начинается с похищения невесты.
– Я признаю тебя, понимаешь? Со мной останешься, в золоте ходить будешь, в шелках заморских, словно жена конунга. Ничего для тебя не жалко! Не веришь? Сейчас, погоди!
Он подошёл к сундуку, в котором хранил награбленное. Глаз радуется – серебру, шкурам, кубкам и посуде. И ничего, что оставить придётся. Как пришло, так и ушло. Ничего, ещё наживёт, пока меч за поясом.
– На вот!
Протянул ей ожерелье. Стянул его с купеческой жены. Как же она просила тогда, как убивалась! Меня возьмите, по любви, по охоте, только мужа не трогайте! Смешная. Её и так взяли, без охоты и обоих одним ножом порешили.
– Смотри, как камешки переливаются! Заморская работа, ваши так не умеют.
Надел ей на шею, чмокнул в щёку. Никаких эмоций. Помешалась от радости, видимо.
– Я сегодня добр, – улыбнулся. – Ещё колец отсыплю. Пальцы золотыми будут, как у колдуньи.
Нагнулся над сундуком, разбирая. И вдруг голова онемела, ударилась об крышку. Кровь залила глаза. Новая вспышка боли. Кажется, потерял сознание на мгновение. Медленно, опадая на сундуке, обернулся. Он увидел занесённую руку, нож. Спокойное лицо Хромой. Ни капли сострадания в глазах.
– За что? – хотел спросить Рулав, но так и не смог. Ещё один удар. Кровь забулькала из-под подбородка. Голова опала на грудь. Кровь на полу, это последнее что он увидел. Ещё подумал, что надо бы заставить Хромую прибраться…