Сначала мы отправились на восток, где нас ограбили склавены, не дав и слово молвить. Потом поехали к чехам и, заблудившись, оказались у греков. Несколько лет мы провели в настоящей пустыне, без единой христианской души. И, наконец, оказались здесь. Герберт крепится, мол, в Киеве христиан до кучи и нам будет, чем поживиться. Как видишь, идею проповедей мы уже оставили»…
Хельги развёл руками:
– Тогда почему бы тебе не бросить этого пьяницу и не пойти с нами?
Брунс поморщился.
– Как бы объяснить? Мы так долго жили вместе, что я уже не представляю себя без него. Да и жалко старика, умрёт, поди, без меня.
– Что же, нам тоже в Киев. Пойдёмте вместе, а там видно будет.
– Верите ли вы в то, что Господь Исус Христос умер за наши грехи? – плохой вопрос к пьяной компании. То ли плотогоны, то ли лесорубы, кто их пьяных разберёт. Герберт точно не разбирал. Всю стоянку он только и делал, что искал на свой тощий святой зад приключений. Ходил, цокал языком, что-то ворчал про будущую церковь на пригорке с крестом, осенённую солнцем и благодатью. Про Спасение, невинные души и Геенну огненную. Судя по скучному лицу Брунса, это была старая, заезженная тема, ничего нового. Нового, разумеется, для него. Сначала Хельги слушал с интересом, так как любил байки, да и вообще истории, но чем дальше, тем становилось сложнее. Вся система базировалась на запугивании. Делай то-то и то-то, а не то жуткие муки после смерти. Родное же, заученное с детства говорило обратное – делай хоть что-то, а не то мрак забвения. Да и вообще, о каких муках можно говорить, если до них так сложно дожить? Не зашло.
Такого же мнения, очевидно, были, судя по всему, и уважаемые плотогоны. Один из них – дюжий, коренастый мужик – стукнул кулаком по лавке и заревел:
– Не уйдёшь, сука!
Обычно Хельги не волновался по таким вопросам. Ещё бы, ведь рядом всегда был Лют – один из сильнейших бойцов севера. Но что-то пошло не так.
– Весёлый городок! – заявил Лют и с этими словами покинул компанию. Бера ушла за ним. Вприпрыжку, смеясь, видимо, ожидая новых подарков. Или ей просто нравилось прыгать. Кто разберёт, она странная, это не лечится.
Городок действительно был весёлым. Хельги привык к однообразным крепостям с хмурыми караульными, чурающимися чужаков. Товара никакого, сидят глухари, токуют про свой насест, ничего не видят, ничего не знают. Вся забота, чтобы рожь взошла. А здесь и стен нет, место вроде общее, ничейное. Народу гулящего, озорного много. Русь веселится, балуется, беззаботная. А до Киева, говорят, рукой подать. Это хорошо, потому что нет больше моченьки плыть. Путешествия хороши только первую неделю.
Хельги немного побродил по торжищу, вслушиваясь в речи, потом плюнул и свернул вслед за Брунсом в питейную избу. А что – тепло, пахнет дымом и шумно. Тем более уже темнело, и пора было подумать о приюте. Не ночевать же на улице.
На беду через некоторое время к ним присоединился Герберт. Он был из такой породы людей, которых постоянно переполняет. Знание буквально лилось через край. Непрошенное, чужое. А чужое – это почти всегда и бесполезное.
– Верите ли вы, что бла-бла-бла сделал бла-бла-бла? – наклонился отец Герберт над соседней компанией. Возможно, что ответная, острая как нож в правой руке грубияна, реакция была вызвана троекратным повторением, назойливым, словно писк комара, а может и брагой.
– Держите суку!
Стол опрокинулся, разбросав чаши и теперь уже битую посуду.