[Татьяна Россоньери]

Еще одно прекрасное майское утро - и еще одна рецензия, на этот раз на рассказ

"...тем будет страшнее паденье"

«...Оно – колокольчик фарфоровый в желтом Китае»
Сердце-колокольчик – какой образ! Мало того, что сердце превращается в колокольчик, оно еще переносится в Китай и, понятно, не в Китай, современный автору стиха, не в реальную страну, а в Поднебесную империю духа. И только там, далеко-далеко, в мире чистой творческой энергии создатель может встретиться со своим созданием; образ, однажды увиденный, – оживет. И «девушка в платье из желтых шелков, где золотом вышиты осы, цветы и драконы» услышит легкий звон – стук чужого сердца.
Что за звон услыхал автор рассказа, где эпиграфом идет строчка из гумилевского стихотворения, мне неведомо. Но, всё же, автор что-то услышал. Я надеюсь на это. Что он не просто попытался ради спортивного интереса (мол, гляньте, как я могу!) сконструировать нечто эдакое – с декадентским придыханием, сладковатым запашком распада и увядания (падает альбом, сминаются плотные, глянцевые листы, умирает Пьеро). А в качестве фантдопа (конкурс-то фантастический, фантастику нуно) нашлепнул сверху тарелки пришельцев а-ля «Independence Day». А в качестве конкурсной темы подсунул крысиного яду героине. Нет, вернее, в виде крысиного яда подсунул конкурсную тему читателям.
Нет-нет! Я не верю, что автор сделал это намеренно, осознавая, как всё это лишнее, ненужное (фантдоп, конкурсная тема) искажает, заглушает «легкие, легкие звоны». Их и так едва слышно. Но слышно! Я верю, автор рассказа был честен: с собой, с читателями, со своим творением. Он хотел, чтобы читатель тоже что-то услышал, почувствовал. Волшебное, настоящее. И я почти услышал. Или увидел: через неплотное кружево разговоров и поступков героев проступил некий подсмотренный автором мир. Почти проступил. Почти увидел. Почти услышал. Ну это ерунда, ерунда. Почти – не почти. Какая разница. Раз автор предпринял попытку пересечь границу реального мира при помощи бесплотных слов, раз читатель понял, что его тоже приглашают к нарушению «государственной» границы, значит, чудо, маленькое, но прекрасное, совершилось. И не будем об этом более. А тарелки пусть все-таки останутся на авторской совести.
Персонажи рассказа ничего особенного не делают, у них какие-то обыденные, повседневные дела: кто-то зелень покупает, кто-то кофейные зерна отсчитывает, а кто-то помогает «гусеницам» превратиться в «бабочек», найти ученикам свое предназначение в жизни. И делает это не при помощи искусства магии, а при помощи магии искусства. И делает это в последний раз. И становится ясно, по ком звонит фарфоровый колокольчик. Потому как Индия духа, построенная на отдельно взятой планете, вот-вот канет в небытие. Касталия, Икстлан и все прочие Шамбалы творцов, безумцев и магов тают как миражи при первом же соприкосновении с равнодушным катком реальности. Но при этом остаются, в который раз остаются, где-то там – далеко-далеко; за пределами этой самой реальности, «в эмалевом небе дразня журавлиные стаи...».