[Татьяна Россоньери]

Рецензия на рассказ
"Единственная"

Рассказ прежде всего привлекает своей болезненной атмосферой горечи и пожухлости, служит фактурной иллюстрацией к стихотворению Бродского, строчка из которого ниспослана эпиграфом к произведению. Хотя почему выбрана именно эта строка, остаётся неясным. Как, впрочем, и многое другое в "Единственной" неясно и не оформлено. Сюжет прост и вместе с тем весь в дымке; автор (а следом и читатель) задерживает своё внимание не на нём, он не поясняет и даже не намекает, кто такой Саша и что же случилось с Олесей. Это неважно. А важно, почему же героиня хотела умереть и что творилось в душе у героя. Но и этих ответов в рассказе нету...

Такое болезненное увядание, помноженное на нечёткость, может и оттолкнуть от произведения. Может показаться, что рассказу и героям не хватает крови, жизни. А может, это осознанный авторский выбор. Но всё-таки изредка в тексте встречаются моменты, которые заметно оживляют его и в то же время играют на атмосферу: Саша, разворачивающий листок влажными ладонями; Олеся, названная по настоящему имени, когда вспоминает дочь... И таких ярких моментов могло бы быть больше, рассказ от этого бы только выиграл.

Если говорить о том, что есть, а не о том, что было бы, действующие лица не всегда пробиваются через толстый слой читательского скепсиса. Главная героиня, например, на протяжении всего текста остаётся загадкой без решения. Когда в финале оказывается, что она сама хотела умереть, это её желание для читателя неочевидно. Автор показывает её дорогой проституткой в курортном городе с дочерью где-то там, устами её коллежанок говорит об амбициях, сама героиня хочет заработать денег и однажды вернуться домой. Художник-"укурыш" видит в ней богиню, она же ведёт себя с ним как "сука амбициозная". Но драмы, надрыва автор не показывает.

С первого предложения читатель узнаёт, что "рабочее" имя героини - Снежана. И дальше по тексту она появляется под этим самым именем, что вполне логично, так как "она идёт на работу по набережной"; то есть это не совсем она, Олеся "сдаёт внаём" Снежану, зарабатывает деньги "на свой дом, или хотя бы на квартиру, или на машину". Вернувшись домой, она вспоминает о дочери, и автор называет её двойным именем: "Маринкой зовут ту краснолицую орущую куклу, которую Олеся-Снежана оставила в Заречном пять лет назад и не видела с тех пор ни разу". Это очень хороший момент. Но дальше в тексте Олеся больше ни разу не появится. И этот момент уже не очень хорош. Привлекая Олесю, можно достичь большей эмоциональности, добавить происходящему пронзительности, искренности в нужном эпизоде. А в следующем эпизоде так Олеся и вовсе необходима, ведь автор показывает происходящее через её ощущения: "Она подносит руку к шее и нащупывает там зияющую прореху. Дыра. В её шее. В дыру можно вставить трубку и кормить её, Снежану, измельчённой пищей". Или саму себя она уже воспринимает как Снежану? Нет, не верю. Да и внутренняя логика рассказа говорит о другом.

По прочтении Олесю не хочется ни любить, ни ненавидеть, ни сопереживать ей. Возможно, есть за что и любить, и ненавидеть, и сопереживать. Но это остаётся на маргиналиях, где-то в зимней ялтинской мороси. И тут я стал вспоминать, где мне попадались удачные портреты проституток, выполненные минимальными художественными средствами, которые бы ещё и вызывали яркие эмоции. Сразу пришла на ум автобиография Кристианы Ф. "Мы, дети с вокзала Зоо", где четырнадцатилетняя девочка ради дозы героина выходит на панель и описывает это примерно так: "До обеда, пока ещё не сильно ломало, я сделала двух клиентов". Всё. Больше ничего и не нужно, а какой эмоциональный удар! Чего-то такого, пожалуй, недостаёт "Единственной".

Также вспоминается рассказ из 1920-х годов, в котором женщина-инженер приезжает в новый город на завод и начинает активно бороться за права слабого пола. "Семьи больше не нужны", проповедует она на партийных собраниях, "дети не должны знать своих родителей, их надо воспитывать в детских домах". Потом она возвращается в родной город, а её однажды навещает знакомый с того завода. Они гуляют по улицам и как-то сами собой выходят к детскому дому, перед которым резвится ребятня. И тут женщина начинает нервно гладить одного мальчика по голове и рыдать навзрыд. Мужчина всё понимает, а она не может этого выносить и говорит, чтобы он убирался и ничего ей не говорил... Вот такие "американские горки" были бы уместны в линии Олеся-Маринка, хотя бы намёк на драму...

Не на пользу рассказу идёт некоторая небрежность в написании, например, дефисы на месте тире в отдельных местах или мелкие ошибки, как то:

Даже имя, небось, знают только пара друзей-укурышей...
Пара знает.

Горячий воздух волнами поднимается от камня и окутывает ее тело, колышется в такт волосами, и грудям, и бедрам...
Насколько можно судить, тут должно быть в такт (и) волосам, и грудям, и бёдрам...

Недолгий путь домой, не стоит того, чтобы брать такси...
Лишняя запятая. Или же, если её оставить, нужно добавить словце: Недолгий путь домой, не стоит оно того, чтобы брать такси...

Единственное, что не было съедено, продано или потеряно из маминых посылок.
После потеряно нужна запятая: обособленное дополнение. Или можно по-другому: Единственное из маминых посылок, что не было съедено, продано или потеряно.

В цвете. В плоти.
Эвфония страдает: два раза подряд сочетание из трёх согласных звуков. И если в первом случае ничего не поделать, то второй можно (и нужно: тут даже принцип восходящей звучности не соблюдён) улучшить: во плоти.

...в сумраке вырисовываются силуэты шкафа, стола, пары стульев...
Хоть это и некритично, на мой вкус, лучше тут использовать очертания. Всё-таки силуэт - это больше про людей, одежду и огромные далёкие объекты.

В завершение скажу, что рассказ оставляет по себе хорошее впечатление. Главное, настроиться с ним на одну волну.

Спадар Антось