Глава 7
Обитель
В дверь постучали перед тем как войти. Лотт фыркнул. Какая забота о уединении пленника. Интересно, ему дадут развлечься со шлюхой, если попросит?
– Лотт, – Квази сложила руки лодочкой. Чародейка сморщила носик, стараясь не вдыхать кислый запах каюты. Она вошла внутрь. Длиннополое одеяние подмело грязный пол. – Нам так и не представился случай поговорить.
– Это верно, – простодушно ответил он.
– Ты хочешь есть?
– Нет-нет-нет, – Лотт взмахнул руками, всем своим видом протестуя над бесчеловечным предложением. Звякнуло железо. – Пожалуй, откажусь.
Комната качнулась влево. Затем вправо. Таз с желчью зазвякал, катаясь по полу. Лотт с ненавистью следил за путешествием посудины и боролся с очередным приступом морской болезни. Если после смерти он попадет в ад, его запрут на лодке посреди океана.
Путешествие Лотт переносил плохо. Желудок не мог удержать и десятой доли съеденного. Марш не блевал разве что мочеными яблоками, которых на триреме было не так уж и много. За неделю он провонял кислым потом и чем-то настолько мерзостным, что крысы предпочли покинуть борт еще до того как корабль разнесет в щепки, а Лотт не сомневался, что так и будет.
– Я могу снять оковы, если хочешь.
Лотт хотел.
Было очень глупо с его стороны попытаться сбежать от конвоя на корабле. Сейчас он это понимал. Лотт улучил момент, когда стражи отвлеклись, и сиганул за борт, как легендарный герой Ричард Солнцевласый. Этот рыцарь всегда спасался. Разрезал путы припрятанным ножом, уговаривал красивую подругу главаря банды перейти на свою сторону, или же, сказав что-то вроде: «Вы не уйдете от правосудия моего меча!», мог выскочить из последнего окна высокой башни, приземлившись в седло боевого скакуна.
Лотт удрал, как только корабль отчалил от берега. Марш погрузился в воду с головой и заработал руками и ногами, взяв курс к суше. Видимо, тело поняло его приказ буквально. Продержавшись на плаву ровно столько, чтобы сделать пару вдохов, Лотт пошел ко дну.
Матросы спасли ему жизнь, бросив спасительную веревку. Под улюлюканье и задорные шуточки, мокрый, пристыженный и злой то ли на реку, то ли на себя, он второй раз посетил посудину церкви.
Инквизитор, которого Квази представила как Шэддоу, решил преподать урок послушания, посадив беглеца на цепь. Лотт понял, что удрать ему больше не дадут и смирился. Пленник обустроился в просторной каюте, превратив ее в келью. Теперь он видел проплывающие достопримечательности лишь из маленького окошка. Здесь не было лоска, только аскетичная обстановка. Массивный письменный стол из темного дерева, стул и кровать были пригвождены к доскам. Небольшая люстра с толстыми свечами из желтого воска, похожими на кривые пальцы ведьм, постоянно качалась, капая на половицы горячими жирными каплями. На Лотта смотрели портреты прошлых архигэллиотов. Ему казалось, святоши кривятся всякий раз, когда он тянется к тазику. Больше в каюте ничего не было. В редкие моменты, когда Лотт не размышлял над тем, какие пытки применит к нему Святой Официум, он думал про владельца этого корабля. За ним послали не самых последних людей империи, дали превосходный и быстрый корабль, один из лучших в междуречье западных королевств. Так какого падальщика здесь нет драгоценностей?! В банкротство Церкви Крови он не верил. Но еще меньше во внезапную набожность Его специально поместили сюда, чтобы что-то показать. Лотт не спешил с выводами.
Квази сняла с пояса кольцо с единственным ключом. Он протянул к ней руки так, как тянут их верующие к деревянным фигуркам Гэллоса и Алланы. Щелкнул замок и Лотт почувствовал себя почти свободным. Он потер кисти, потянулся и влепил Квази пощечину.
Халифатка отшатнулась, схватившись ладошкой за уязвленное место. В глазах застыло непонимание и слезы. Хорошо. Лотт боялся, что чародейка скрутит его морским узлом за такое.
– За то, что врала мне! – Пришлось кричать, чтобы не облевать все вокруг.
– Я говорила только правду, Лотт.
Он порылся в памяти. Квази и правда ни разу не утверждала, что не принадлежит к Церкви Крови. Это он по глупости судил о цвете ее кожи и месте рождения. Да и с чего бы думать иначе? Лотт никогда не видел выходцев из обоих халифатов, принявших веру в солнцеликих богов.
Но с другой стороны – он ведь и не особо размышлял на эту тему. Квази была подозрительной с самого начала. Одна, в глубинке Священной Империи, исповедующей другую веру. Ее сопровождал покойный священник Роланд. Чародейку не трогали, потому что при ней имелись документы, дающие ей некую свободу перемещения. Зачем Церкви Крови такие сложности? Пустить иноверку в святая святых? Дать проводника? Лотт ощущал себя круглым дураком.
На крик сбежались тюремщики. Джэймс Галлард из стража реликвария превратился в мальчика на побегушках у Шэддоу. Теперь он выполнял любой его приказ, забыв про останки Миротворца и став тенью инквизитора. Парни стерегли Лотта как псы, которых натаскивают хозяева, чтобы лисицы не воровали из клетей кур. По мнению Лотта, лаяли они очень похоже.
– Вы в порядке, сестра Квази? – спросил Галлард, сверля глазами Марша.
– Да. Ничего не случилось. Ваша помощь не нужна.
– Мы будем за дверью, – на прощание сказал страж, словно от этих слов Лотт должен был раскаяться во всех грехах.
– Я знаю, что должна была открыться перед вами, – продолжила Квази. – Но поняла, что вы не примете меня, когда узнаете кто я.
Лотт промолчал. Конечно, он смылся бы при первом удобном случае от такого попутчика. Кэт ей не доверяла с самого начала. Ему нужно было прислушиваться к ней почаще. Лотт почувствовал себя старой бабкой из сказки, оставшейся у разбитого корыта. Он потерял Кэт и спас ту, которая поведет его на эшафот.
Замечательный выбор, Лотт.
– Ты должен понять, Лотт. Ничего не изменилось. Я все еще твой друг. Возможно, единственный. Я защищу тебя.
Квази наклонилась к нему так близко, что Лотт чувствовал кожей ее дыхание. Сурьмленные брови обезоруживали. В томных, словно рожденных в самую темную ночь в году глазах плескалась чародейская уверенность. Его маленький дружок зашевелился в штанах, но Марш усилием воли прервал позыв плоти.
Раньше он отдал бы последнюю рубаху, чтобы получить такой обнадеживающий взгляд от красотки. Сейчас Марш хотел одного – схватить ее за источающие мерзкий мятный запах волосы и приложить об столешницу.
– Защитишь, чтобы самолично разжечь костерок поярче?
– Никто не собирается причинять тебе боль. Только поговорить. Есть люди…
– С меня хватит. Выметайся!
– Лотт…
– Я сказал – выметайся!
Квази подчинилась. Она накинула на голову белый капюшон, став неотличимой от других инквизиторов. Одна из тех, кто задает неудобные вопросы. Одна из тех, кто превращает беседу в допрос. Одна из тех, кто клещами вырвет у него признание в поедании младенцев или совокуплении с падальщиками в полнолуние.
– Лотт, я знаю, кто ты, – сказала на прощание Квази. – Я расскажу все, что знаю, чтобы они поверили тебе. Ты встретишься с моим наставником. Благодаря нему я нашла надежду, за которой приехала в эти земли. Я хочу помочь тебе. Хочу уберечь людей, погибающих в песках и не знающих об этом. Ты еще не готов принять свой Дар. Ты предпочитаешь идти с ним порознь и не замечать, как много он может сделать для других. Но скоро это изменится.
«Ты знаешь обо мне все и думаешь, что этого достаточно для доверия. Но у монеты две стороны, Квази».
Он не мог ей доверять. Квази-путешественница. Квази-чародейка. Квази-соблазнительница. Квази-друг. Квази-проситель. Квази-инквизитор. Слишком много Квази. Слишом мало Лоттов. Вполне возможно, зверек с таким именем совсем вымрет.
Три следующих дня он провел в обнимку с тазиком. Марш почти сдружился с медным товарищем, натирая края потными руками. Помещение провоняло вплоть до обивки. Открытые окна не прогоняли кислый запах плохо переваренных яиц и рыбы. Наоборот, становившийся с каждым днем все прохладнее ветер загонял затхлость обратно в ящик с проклятым человечишкой, захлопывал окна и грозил молниями и косым дождем всякий раз, когда Лотт пытался что-то изменить к лучшему.
Марш составлял планы побега от скуки. Уже после первой дюжины лет, прожитых под боком с преуспевающим братцем, он перестал сравнивать себя с романтизированным Ричардом, «чьи волосы светились, словно солнце в погожий день». И Квази, и Шэддоу четко дали понять, насколько важен он для церковников. С усмешкой Лотт признал, что выкрасть его будет намного сложнее, чем мощи Климента.
Так, Лотт даже не рассчитывал обезоружить стража. Но он мог заговорить тому зубы и запереть в комнатах. Далее он проявил бы чудеса маскировки и прокрался между спящими по всем углам суденышка моряками. Конечно, ни один из членов экипажа не заподозрил бы в Лотте, блюющем направо и налево кормежкой, беглеца. Далее он кричал жуткую похабщину о том, где место Квази, куда может заткнуть свое чванство Галлард, и что он воспользовался запасами цитрусовых Шэддоу не совсем по назначению и точно – не ртом. Затем Лотт доставал саблю из бочки с оружием, одной из многих, которые очень любили расставлять враги доблестных рыцарей на кораблях, чтобы те никогда не уходили от них с пустыми руками, и располовинивал канат, держащий лодку на привязи.
Мрачный Жнец застал Лотта именно в тот момент, когда он пытался оправдать бездействующих инквизиторов. Марш настырно отмахивался от идеи внезапно обуявшего магов кровавого поноса, но ничего кроме забавной смерти с голой задницей в голову не приходило.
Шэддоу шла эта кличка как никому другому. Первое его появление навязало Лотту непростую компанию. Второе появление – оковы. Для Марша Шэддоу стал ангелом, приносящим только плохие новости. Квази сказала, что он занимает должность главы инквизиционного корпуса. Это внушало бы опасения, не будь Лотт напуган и до этого. Он боялся мага и ненавидел его за это. Лотт знал, насколько тот силен, знал, что не сможет с ним справиться. Марш ненавидел этого типа с глазами такими же теплыми и ободряющим как у утопленника. Когда Шэддоу удостаивал его взглядом, Лотту хотелось выть. Он тоже проделывал такую штуку, когда выезжал в дозор с братом и лордом Кэнсвудским. Интересно было в первые часы. Но потом свежие чувства притуплялись, а глаза скользили по березкам, дубкам и работающим в поле крестьянам как по пустому месту. Как будто он ходил кругами вокруг путевого камня.
Лотт для Шэддоу был этим камнем. Этот человек вел себя с узником так, словно прочел того как открытую книгу и не нашел Лотта стоящим внимания. Инквизитор прошелся по Лотту косой, сняв вершки, и теперь безучастно наблюдал, как доживает оставшиеся дни то, что от него осталось.
Внимание Шэддоу всецело поглотил мандарин. Он разделял кожуру от мякоти так же тщательно, как горных дел мастер добывает неграненый смарагд из недр Костей Земли.
– Квази просила дать тебе больше свободы, – сказал он. – Я с ней не согласен. Скажу больше – за то, что ты посмел ударить инквизитора, я бы вживую содрал с тебя кожу.
Этому Лотт верил. Шэддоу вел себя как хозяин жизни. Он и был им, падальщик его дери.
– Но если я так поступлю, – продолжил инквизитор, смакуя первую дольку мандарина, – следующим, на ком опробуют забавное занятие свежевания, стану я. Я немного поразмышлял и пришел к двум вариантам. В первом я приковываю тебя к кровати и до конца плавания Лоттар Марш, бывший оруженосец Томаса Кэнсли, справляет нужду под себя.
Он соизволил посмотреть на Лотта. Шэддоу не улыбался. Даже в глазах не было насмешки. Мрачный Жнец пришел к нему и хочет пожать последнее, что Лотт мог делать самостоятельно на проклятой триреме. Марш понял – этот человек никогда не шутит. Он может рассказывать услышанную в хмельной пятничной таверне байку и резать человека на части, не разделяя одно от другого. Для него это будет казаться уместным действием для коротания времени.
– Или же, – Шэддоу отвернул полу накрахмаленной рясы и отцепил с пояса нечто увесистое. – Я могу дать тебе это, и ты перестанешь доставлять мне хлопоты.
Лотт сжал кулаки. Стиснул челюсти. Если бы он мог убивать взглядом, от Шэддоу остались бы только дымящиеся сапоги.
Зло в этот мир приносит не былинный Зарок. Не демоны и не падальщики. По настоящему на гнусность способны только люди. Иногда чьи-то матери, иногда сыновья и дочери. Или те, кто богами призваны защищать людей от коварных бесов, выигрывающих спор за души живых.
– Думаю, мы поняли друг друга, – Шэддоу принял молчание за удовлетворительный ответ. – Ты можешь подняться наверх, если сможешь. Чудный день, один из последних в уходящем году.
– Ненавижу, – слова вырывались не из рта – из открывшейся раны. Лотт будто резал еще одну улыбку на глотке. – Всех вас. Вы сдохните. Сдохните в тринадцатом пекле. Вы будете просить спасти вас, но я плюну и пройду мимо.
Квази говорила правду. Она знала о нем очень много. И не таила чужие секреты от церковных братьев-во-крови.
Лотт смотрел на мешочек – один в один такой же, какой был некогда у Чумы. Он знал, что внутри. Знал и желал смерти двоим инквизиторам так горячо, как никогда в жизни.
– Святая задница, носящая исподнее из преисподней, – рассмеялся Лотт. – Вот я кто. И ни на волосок меньше.
Он щедро сыпанул в ладонь «блажи грешника».
***
Их корабль носил название Белокурая Дева. Борта судна покрасили белой водостойкой эмалью. Мачты покрыли черным цветом, алые паруса могли принадлежать только кораблям Церкви. Встречавшиеся в пути биремы Торгового Союза трубили в горны, приветствуя Белокурую Деву. Флаг, закрепленный на флагштоке, с изображением мужчины и женщины, заключившими солнечный блин в тесные объятия, давал триреме невиданную свободу. Корабли лавировали, пропуская их вперед, не смея и на минуту замедлить путь.
К концу второй недели путешествия Лотт пообвык к обстановке и старался побольше бывать на открытом воздухе, избегая своей каюты, очень напоминавшей тюремную камеру. Деревянная фигура грудастой блондинки, закрепленная под тараном, тащила их вперед, словно одна из валькирий нордов. Матросы звали ее Гальюнной Леди, и Лотт очень быстро понял почему. Экипаж корабля справлял нужду сидя на сетке, прикрепленной прямо под носом триремы. Женоподобную ростру чистили ежедневно, что не мешало ей покрываться коркой дурно пахнущего налета на следующий день.
– Это приносит удачу, – сказал ему рулевой со ртом, полным сколотых в портовых потасовках зубов.
Вторая причина, по которой Лотт избегал находиться на носу корабля, заключалась в том, что он боялся воды, так же сильно, как и ведьмы пустынных земель Кальменголда. Лотту казалось, что корабль движется слишком быстро. Дерево резало волны, поглощая за день такое расстояние, какое конь не покроет и за три дня.
Ветер благоприятствовал Белокурой Деве. После частых дождей воздух стал холоднее. Солнце светило тускло, из летнего пожара превратившись в осеннюю лучину. Лотт кутался в теплую куртку, подбитую соболиным мехом, но все равно заработал насморк. Команда корабля в первые дни относилась к нему с недоверием, но после того, как Шэддоу разрешил ему выйти на верхнюю палубу, Лотт стал для них чем-то вроде помощника Гальюнной Леди и служил громоотводом от частых в это время года штормов.
Не нужно быть гением, чтобы понять – трирема плыла в Солнцеград. Белокурая Дева покинула извилистый Кассий, чей исток брал начало близ Бенедиктии. Лотт не особо следил за маршрутом. Они следовали на север, вот все, что он знал. Мимо мелькали дремучие боры с вековыми кедрами и соснами, молодые рощицы и стремительно лысеющие лиственницы. Иногда их сменяли голые пашни, раздираемые бороздами. Совсем редко – рыбацкие деревушки, чьи берега заслонили баррикады из сетей и вязанками сушащейся рыбы. Вода под кораблем была то прозрачной до такой степени, что можно было разглядеть плескавшихся там карасей, то мутной от тины. Одна из рек, кажется, ее называли Святой Марьей, до сих пор цвела. Ярко зеленая, махровая от всплывших водорослей вода обволакивала борта триремы. Матросы спускались по такелажным снастям, чтобы скребками счистить треклятый бентос, грозящий сковать подвижность корабля.
Вскоре Белокурая Дева остановилась в Мышеграде, чтобы пополнить запасы. Матросы вырвались из судна, будто их жалили осы. Команда корабля исчезла с поля зрения молниеносно, осев в здешних кабаках, опорожняя бочки пойлом в обмен на интересные истории, развлекающие обывателей. Экипаж мог быть и грозой среди пиратов Лихого моря – люди на борту ничем не отличались. Какой матрос не любит маленьких радостей жизни?
Он тоже не отказался бы проветрить мозги, но Галлард с постной физиономией испортил бы все веселье. Лотт ограничился тем, что изучил город с борта корабля. Мышеград построили около трех сотен лет назад. Города в Священной Империи возникали по трем причинам. Крепость, имевшая важное стратегическое значение, потребляла так много ресурсов, что дешевле было основать близ нее поселение, а не таскать фураж, тратя дни и силы, чтобы кормить ораву защитников отчизны. Места Силы привлекали Церковь. Каменщики закладывали первый камень будущего костела, бравшего в осаду святыню. А далее подтягивались богомольцы, решившие связать судьбу с этим местом. В случае с Мышеградом был третий вариант. Здесь пульсировала транспортная артерия, связывающая товарооборот Делии и Священных Земель. Кожевники волокли тюки с кожей водного дракона. Представители ордена агапитов, носящие на шее медные монеты вместо святых символов, заключали контракты на доставку синелиста, чтобы затем перепродать его втридорога тем, кому по карману такое лечение. В Делию отправлялись заморские пряности, засахаренные фрукты из Сеннайи, золотое вино Аурии и кровавое из епископств, расположенных по другую сторону Многодетной. А так же золото, серебро и диковины южных народов – все, что не оседало на пути через Дыхание Алланы.
Делийцы и сейчас ощущали горечь от того, что не смогли проломиться через Кости Земли, как это сделал гений Фиосетто. Ученики учеников мастера грызли гранит долгие двадцать лет и продвинулись едва ли на четверть. Им мешали снегопады, спускавшиеся из каменных отдушин гули, охочие до человечины, и сам рок. Легенда гласила, что души не погребенных до сих пор вьются вдоль Перевала Проклятых, как стервятники над падалью.
Но с другой стороны, Марш не мог не признать, что невозможность напрямую торговать с другими странами, оживляла рынок Империи. Он видел горящие глаза дельцов, покупающих целые трюмы всякой всячины еще до того как ее выгрузят на пристань. Торговцы покупали гигантские раковины моллюсков и радужную сталь Южного халифата, глиняные таблицы, заполненные мудростью древних, излитой в виде письменной вязи и однострунные мандолины далеких народов. В ход шли рога оленей, медвежьи шкуры, когти падальщиков и соловьиные язычки, отпускаемые по сотне за раз. И все это легко найдет покупателя, если знаешь торговое ремесло как свои пять пальцев.
Мышеград не имел крепостных стен, хотя высокие дома, доходящие иной раз до пяти этажей, легко могли сойти за оборонные сооружения при случае. Он был свободным городом – это условие Делии поставил архигэллиот Пий Второй и она его приняла. Потерпевшая фиаско в войне против Церкви Крови, лишившаяся династии Фениксов, страна пошла бы и не на такое.
Лотт узнал об этом от вернувшегося из кабака приятеля с зубами, похожими на стеклянную розочку в руках бандита. Мэддок был рулевым и дело свое знал. Плавал под парусом Белокурой Девы второй десяток лет. Это он рассказал о том, как город победил чуму. Когда Мышеград закрыли, чтобы зараза не распространилась по округе, городской голова стал платить хлебом за каждую пойманную крысу и мышь в городе. Жители за месяц переловили всех грызунов в городе и болезнь ушла.
– Самые сметливые разводили крыс, – подмигивая, сказал Мэддок. – Они кормили их до отвала. И приносили жирных зверьков градоправителю еще долгие годы после эпидемии.
Конечно, прибыльное дельце потом прикрыли, да и серошкурые доедалы отходов постепенно вновь наполнили улицы Мышеграда, но слава былых дней осталась и дала приречному городку имя.
Дни шли чередой, сливаясь в единый и бесконечный час ожидания. Лотт изводил себя догадками о том, какой будет его дальнейшая судьба. Что им нужно?
Галлард считал, что Лотта придадут показательной казни перед всеми жителями Солнцеграда. Квази считала, что с ним просто хотят поговорить в инквизиции. Шэддоу многозначительно молчал. К концу третьей недели путешествия, Лотт готов был сам взойти на плаху, только бы ситуация прояснилась. Он и не думал, что неведение может стать пыткой.